К реке. Путешествие под поверхностью

При виде этого лица меня словно кольнуло, в кои-то веки я вспомнила, что это было. В последнем сборнике Теда Хьюза «Письма ко дню рождения» есть стихотворение о глиняной голове, которую оставили на берегу реки. Книга была опубликована в 1998 году, за месяц или два до смерти автора, и все стихотворения в ней, написанные за десятилетия, затрагивают его отношения с Сильвией Плат. В том, что всплыло у меня в памяти, Плат получает в подарок терракотовый бюст, слепленный с нее другом-американцем. Глиняная голова не дает ей покоя. Сходство условное — губы, быть может, чересчур пухлые, глаза слишком близко поставлены. Она не хочет, чтобы бюст стоял в комнате, и вместе с тем не готова им пожертвовать, и вот они вдвоем, Тед и Сильвия, несут голову по пешеходной дороге в деревню Гранчестер и пристраивают среди ветвей ивы так, чтобы она могла наблюдать за желтой листвой, трепещущей в воде.

На что они надеялись? Отвратить с помощью этого действия несчастье, приближение которого они чувствовали? Если так, у них ничего не вышло. Скоро тревоги заполыхали ярким пламенем — примитивный страх, что причиненный модели вред по волшебству перекинется на оригинал. «Что случилось с головой?» — вопрошает Хьюз. Разбили ли ее мальчишки палками? Или за десятилетия она раскрошилась и теперь покоится на дне Гранты? Или она все еще торчит в развилке ствола, совоокая дочь реки, зрячая, но немая, вышедшая сухой из воды?

Подобные знамения мы принимаем близко к сердцу. Не надо быть поэтом, чтобы иметь склонность к апофении, поиску взаимосвязи между разрозненными, случайными данными. При определенном настрое сама земля представляется говорящей доской со спиритических сеансов, выкликающей советы, предъявляющей символ за символом, неумолимо и злопыхательски, хотя с обычной точки зрения ничего экстраординарного не происходит, просто бело-черная птица летит по небу. Мне довелось встречаться — ведь я его любила — с молодым человеком, который меня бросил, когда мы вместе шагали по полю. Он невольно подметил, что мы движемся по разным бороздам, параллельным, но не сливающимся, о чем мне и сказал. Это, как ему виделось, передавало суть наших отношений, хотя я так и не спросила, предрешила ли дорога нашу судьбу или просто внесла в нее ясность.

Мартин. Боже, почему я о нем вспомнила? Я встряхнулась, словно кошка, попавшая под дождь. Мысли были вязкими, словно болото, от них так легко не отделаться: обреченная женщина, утраченная любовь. Они были связаны с местами, куда я направлялась, с отвоеванными у дикой природы полями Брукса, крест-накрест изрытыми сточными каналами и загороженными шлюзовыми воротами. Зимой канавы походили на ртуть, но сейчас они были противного тускло-зеленого цвета, в них обитали болотные лягушки, эти навязчивые чужаки, которые даже не квакают, а гогочут, когда ты проходишь мимо. Здесь, в низинах, приютившихся между холмами Даунса, утопилась Вирджиния Вулф. Неудивительно, что в голову мне лезла всякая гадость.

Я вышла из-под моста и оказалась на ярком свету, перед глазами у меня поплыли радужные пятна. Возле сваи росла одинокая орхидея, ярко-розовая, как кошачий язык. Я понятия не имела, что сие предвещало, но улыбнулась — цветок избрал для себя весьма неожиданное место, вытоптанную грязь на проходе. И тут — словно я вслух пожаловалась на приметы местной колдунье — уголком глаза я заметила, как какая-то темная масса пронеслась в воздухе и бухнулась в реку. От изумления я даже попятилась. Господи, что это? У автомобиля на мосту отвалилось колесо? Но не успела я вытянуть шею, чтобы все как следует рассмотреть, как из воды вынырнул баклан, на миг взлетел, а затем чинно устроился на водной поверхности. «Красуется, — пробормотала я. — Мол, я тоже умею плавать». Баклан не удостоил меня вниманием, существо, способное преодолеть две стихии, безусловно, имеет на это полное право.

Была половина четвертого. Идти мне оставалось недолго: пару километров вдоль реки, а затем пробежка по полям до деревушки Родмелл, где Вирджиния Вулф жила с перерывами с 1919 года до самой своей смерти в 1941-м. Она любила гулять по этим местам, и нетрудно понять почему. Боже, какая красота! Я больше не продиралась через растительность, которой зарос береговой склон сверху, а по еле заметной желтоватой прогалине среди голубовато-зеленой травы, которая мне напоминала пшеницу, спускалась к воде. В последний раз я попала здесь под проливной дождь, мне пришлось идти через мокрую траву, высотой по грудь, и я вымокла до нитки, словно добиралась домой вброд.