К реке. Путешествие под поверхностью

В этой части, длиной, наверное, страниц в двадцать и названной весьма метко «Проходит время», ощущается дух великой борьбы между силами танатоса и эроса, между тягой к разрушению и противоположным порывом к порядку, чистоте и созиданию. Думается, говоря беспристрастно, подобную борьбу вела Вулф на протяжении всей своей жизни; нельзя не добавить, что такая борьба естественна для всего сущего. В переломный момент, когда дом вот-вот готов рухнуть в пропасть, кануть во тьму, Вулф перечисляет вещи, которые могли бы твориться в его стенах. Этот отрывок даже более оптимистичен, чем последующее благоустройство, ведь из него следует, что даже тут, на пороге внешнего хаоса, что-то остается неизменным: на неухоженных, заброшенных грядках капуста растет вперемежку с гвоздикой и осыпается пышный мак. Запущенный сад растет, словно по собственной прихоти, все, что подчинено законам природы, упорядочивается и множится. С другой стороны, созерцая буйство стихии, легко прийти к тому же выводу, что и у Вулф: «Это благословение свыше. Все это останется после моей смерти», и успокоиться этой мыслью.

Отзвук этой причудливой смеси уступок и неповиновений виден в похоронах Вулф. Ее тело кремировали на Вудингдин-роад в Брайтоне, здание крематория смотрело на дома, выросшие здесь в канун Первой мировой войны. Леонард в одиночестве присутствовал на церемонии, которую, к его ужасу, сопровождала музыка из «Орфея и Эвридики» Глюка, оперы, в которой страдающий Орфей спускается в Элизиум, хотя еще и не воссоединяется с тенью Эвридики. Вирджиния отзывалась о ней как о прекраснейшей опере из когда-либо написанных, однако надежды на загробную жизнь приводили Леонарда в ярость.

Он забрал домой урну с прахом и захоронил ее под вязом в саду возле Монкс-хауса, дома, чьи зеленоватые стены, казалось, дышали сыростью. Он заказал надгробье у льюисского каменотеса и выгравировал на нем завершающие слова «Волн»: «Непобежденный, непокоренный, на тебя я кинусь, о Смерть!» Возглас ли это любовника или солдата? Они флиртуют, они дразнятся — закаляются, тают от вожделения. Но, так или иначе, они выдерживают испытание временем, как выдерживают испытание временем тысячи заплесневелых страниц, хотя дом, в котором они хранились, разрушен бомбами, а женщина, которая их написала, исчезла из жизни.

Вирджиния Вулф

VII

притча беды достопочтенного о воробье

Гром так и не прогремел. День терял пропитавшую его тяжесть по мере того, как облака поднимались и двигались на юг. Закрывавшие солнце чешуйки разметало в разные стороны, они таяли, плывя высоко над долиной тем же неведомым маршрутом, что и летящие к морю птицы.

Ровно к половине шестого я добралась до развилки, одна из дорог вела в Родмелл. Я бродила по пустоши битых два часа, держась проложенных ветром бороздок. Покончив с этими блужданиями, я села на приступку у изгороди и подкрепилась овсяным печеньем. Мне мешали отросшие ногти на ногах, и складным ножом я провела примитивную хирургическую операцию, хотя и не самую приятную. Жаль, что щипчики для ногтей остались на столе. Будь они у меня с собой, я бы годами бегала по холмам постоянно, хотя со временем, наверное, почувствовала бы потребность в туши для ресниц.

Возвышенность Даунс начинала мало-помалу доминировать над местностью. За ней притаился Родмелл, по его окраинам были рассыпаны в беспорядке самые бедные и самые богатые дома. Какой сегодня день? Я посчитала по пальцам. Пятница. Близко ли море? Один перелет баклана или ворона, двадцать минут на машине, час на велосипеде, завтрашняя утренняя прогулка. Сегодня я переночую у подруги в Навигейшн-коттедже, построенном в восемнадцатом веке как барак для землекопов, менявших русло реки. Когда-то в нем жили отец и сын по фамилии Томпсон, помимо береговых работ в их обязанности входило поднимать разводной мост, пропуская суда.

Я легла в высокую траву и оглядела Брукс. В плоских полях и быстрой, безликой реке сквозило что-то неуловимо гнетущее. По идее, местная территория должна была служить образцом человеческой изобретательности, но мне от укрепленных берегов и рвов становилось не по себе, казалось, будто реку сдерживала гигантская сила, но та все равно грозила вырваться из тисков и запрудить долину. В воздухе чувствовалось напряжение, и в некотором смысле мне даже хотелось, чтобы неизбежное свершилось — неуютно было при мысли, что оно откладывается на неопределенный срок. Я вообразила, как река бесследно уничтожает живые изгороди, неумолимо затопляет поля, занося в амбары и дома клубки угрей. Впрочем, возможно, ждать осталось недолго. Лет через сто лет море поднимется, и Англию опять окружит кольцо болот. Или через пятьдесят? Какое будущее мы себе уготовили? Когда в липкую грязь обратятся искусственные пастбища, объеденные овцами и изрытые сточными каналами, по которым гуляют шальные ветры?