К реке. Путешествие под поверхностью

Примерно в то же самое время на городских пустырях, среди развалин зацвели пробившиеся сквозь асфальт сорняки: иван-чай, или огненная трава, способный заполонять пустоши (каждое растение дает восемьдесят тысяч почти невесомых семян, разлетающихся на огромные расстояния), будлея Давида, любимая бабочками за медовый аромат и насыщенный лиловый цвет, атлантический мак, галинсога, одуванчик, канадский мелколепестник и оксфордский крестовник. Интересно, что последний в шестнадцатом веке вырастили в Оксфордском ботаническом саду из семян, собранных на покрытых лавой склонах вулкана Этна. Из Оксфорда он по железной дороге устремился на юг. «Самые веселые места в Лондоне — это районы бомбардировок», — писала нью-йоркская газета в 1944 году, добавляя, что иван-чай «распространился по искалеченному городу, превращая его шрамы в нечто прекрасное». Подобную метаморфозу город претерпел не впервые. Существует поверье, что лондонский гулявник, sisymbrium irio, его еще курят бедуины, чтобы излечиться от грудной инфекции, особенно разросся после Великого пожара 1666 года, когда выгорел центр, хотя позднее сделался редкостью и вернулся только спустя века. Когда после налетов авиации образовались пустоты, пространства между покосившимися стенами затянулись цветным ковром. «Валы, обочины дорог и пустыри в нескольких районах Британии и Ирландии, — пишет британский ботаник-систематик Стейс, — облюбовала одичавшая флора, в первую очередь это относится к заносным растениям».

Случайность повторяется, превращается в характерную черту. Всегда не означает однажды, но конец все равно неизменен. Лондонский гулявник возвращается в наши города, как стрелки часов к полуночи. На чразвалинах судов и соборов топорщится иван-чай, по полям сражений вышагивают одуванчики и проникают в сады. Галинсога, оксфордский крестовник, атлантический мак — эти дикорастущие растения повсеместны, они растут здесь с древних времен. Об этом следует хорошо помнить, так как люди, вопреки всем доказательствам, верят в статическое равновесие, хотя история мира ясно свидетельствует о том, что наша участь — распад и возрождение.

Подобные превращения не были в новинку для Леонарда, видевшего, как людей на Цейлоне вздергивают на виселицу. Его лозунг был «все пустяки», позднее исправленный на «все пустяки, но всякий пустяк значим». Всю свою жизнь он боролся с различными формами запустения и хаоса в нашем мире. Гуманист, человек высокой морали, верящий в цивилизацию, он ни на миг не забывал о том, что человеческие жадность и глупость угрожают ее существованию, если не обрекают на гибель.

Промаявшись после смерти Вирджинии примерно с год, Леонард в некотором смысле обрел второе рождение. Он влюбился в замужнюю актрису, Треки Парсонс, которая, на счастье, ответила ему взаимностью, хотя и не ушла от мужа и делила свою энергию и привязанность между двумя мужчинами до самой смерти Леонарда в 1969 году. Он звал ее «тигреночком» и баловал экстравагантными и милыми подарками: инжиром с клубникой, офортами Рембрандта, охапками гиацинтов и лилий из сада Монкс-хауса, кольцом с великолепным изумрудом. Эта поздняя пылкая любовь была для него благословением, поскольку до того он существовал как аду. Роясь в архиве Монкс-хауса, я как-то наткнулась на обрывок бумаги, исписанный его каракулями:

«Они говорят: „Приходи на чай, мы тебя утешим“. Но ведь это неправильно. Каждому суждено быть распятым на собственном кресте. Странно, но ужасная сердечная боль отступает, когда ноет четвертый палец на правой ноге. Я знаю, что В. не выйдет из сторожки в сад, но все равно смотрю в ту сторону, ищу ее глазами. Сознаю, что она утонула, но прислушиваюсь в ожидании, что она войдет в дверь. Сознаю, что это последняя страница, но все равно ее перелистываю. Человеческие глупость и эгоизм безграничны».

Несчастный был настолько одинок, что при одной мысли о нем сжимается сердце, хотя нельзя назвать Леонарда Вулфа святым. Несмотря на врожденную симпатию к обездоленным, он питал стойкое отвращение к психическим заболеваниям и однажды весьма резко высказался в адрес сводной сестры Вирджинии, Лоры. В двадцать два или двадцать три года семья поместила ее в лечебницу для умственно отсталых, где она провела пятьдесят с лишним лет. Леонард заметил, что лучше бы умерла она, чем Джордж Дакворт, единоутробный брат Вирджинии, который ее третировал в детстве.