К реке. Путешествие под поверхностью

В краткой жизни птиц человек улавливает параллель с собственным существованием, и, пожалуй, нигде условия не были столь суровы, как в монастыре королевства Нортумбрия, где монах Беда проводил дни за молитвой, сочинением богословских трудов и исчислением сроков Пасхи. Именно он однажды сравнил жизнь человека и воробья. Эпизод с воробьем он приводит в «Церковной истории народов англов», описывая обращение в христианство языческого короля Эдвина; возможно, это одна из самых прекрасных речей на английском, хотя, оговариваюсь, мне абсолютно чужд сам посыл:

Вот как сравню я, о король, земную жизнь человека с тем временем, что неведомо нам. Представь, что в зимнюю пору ты сидишь и пируешь со своими приближенными и советниками; посреди зала в очаге горит огонь, согревая тебя, а снаружи бушуют зимний ветер и вьюга. И вот через зал пролетает воробей, влетая в одну дверь и вылетая в другую. В тот краткий миг, что он внутри, зимняя стужа не властна над ним; но тут же он исчезает с наших глаз, уносясь из стужи в стужу. Такова и жизнь людская, и неведомо нам, что будет и что было прежде. Если новое учение даст нам знание об этом, то нам следует его принять.

«Уносясь из стужи в стужу». Ага, кажется, это о размере воробья. Мы тыркаемся, точно слепые котята, наши представления о мироздании не многим отчетливее, чем у воробья или жаворонка, вынырнувшего из тьмы на свет, а знания в любой миг могут померкнуть. Тысяча двести семьдесят четыре года минуло с того дня, как Беда Достопочтенный испустил последний вздох в нортумбрийском монастыре, но мы нисколько не приблизились к пониманию того, что будет и что было до нас на этой вращающейся планете.

Такой пугающий образ Беда использовал для проповеди веры в Бога. Всю свою жизнь Леонард Вулф исповедовал диаметрально противоположные взгляды, и совсем неудивительно, что животные играли в них определенную роль, ведь он их очень любил и постоянно держал дома кошку или собаку. Его философия — все пустяки — охватывала и посмертную тьму, ведь он полагал, что вера в фантастическую модель мироздания есть признак трусости. Во «Взрослении» Леонард Вулф описывает зверинец, который держал на Цейлоне, и воспоминание о своих замечательных питомцах — стае собак, детеныше леопарда и олене с явно выраженным пристрастием к табаку — заставляет его с яростью отрицать загробную жизнь:

«Не думаю, что с точки зрения человека во вселенной присутствует хоть малейшей смысл, если созерцать ее, сняв розовые очки. По всей видимости, мессии, пророки, Будды, Боги, Сыны Божьи и философы сочинили хитроумные космологические фантазии о вселенной и о нашем в ней месте, чем ублажили или ввели в заблуждение миллионы. Но если попытаться встроить в эти фантазии мою кошку, или собаку, или леопарда, или мартышку, с их чудными привычками, страхами, привязанностями — их душой, если такая штука существует, — то от всех философий и религий не останется камня на камне».

Что до Беды и его хитроумных космологических фантазий, то в «Церковной истории народа англов» он также приводит историю некоего мужа, сраженного телесным недугом и на пороге смерти перенесенного, по его уверениям, в долину, объятую адским пламенем, а затем на небеса. Когда видение кончилось, муж, к большому удивлению родственников, очнулся; позднее он сделался монахом, хотя прежде был женат. Все оставшиеся годы он многократно живописал слушателям страдания и наслаждения, ожидающие их после смерти, видя в своем повествовании особую наставительную ценность. Не помню подробностей об аде, зато его небеса врезались мне в память, поскольку казались до боли знакомыми. Они выглядели, по его словам, как «широчайшая прекрасная равнина, полная благоуханием весенних цветов, и их сладостный аромат быстро прогнал окутавшее меня гнусное зловоние исчадий тьмы. Так ярок был свет, пронизавший всю это местность, что он казался ярче дня или лучей полуденного солнца».

За несколько минут я добралась до вершины, поднимаясь к живой изгороди. Она состояла из дикого клематиса, цветущей ежевики и бузины, последние соцветия с вялыми лепестками побурели в тех местах, где на них налипли комочки пыльцы. Были растения и покрупнее: длинностебельчатая герань и жестколистная звездчатка, усыпанная белыми звездочками, которые ярко выделялись на фоне темной листвы. Было очень тепло, и я сняла рюкзак и, ничем не обремененная, ступила туда, где земля разверзалась. Это был Вельд, весь в синих тенях, и оттуда вытекала река, хотя все, что я видела, это два голубых отрезка, позаимствовавших свой цвет у неба, которое есть не что иное, как газ и рассеянный свет.