К сердцу Африки

Всю следующую неделю я занимался обучением своих новых помощников. Сначала я думал, что музыканты, которым в данный момент не нужно будет ни играть, ни петь, смогут держать осветительные лампы и выполнять другие подсобные работы. Но вскоре выяснилось, что мои музыканты приходят в полное замешательство, когда я предлагаю им играть больше одной роли за раз. И мне пришлось нанять еще с десяток носильщиков и осветителей.

Наконец наступило долгожданное утро, когда к нашему лагерю подъехал огромный грузовик и мы приступили к погрузке. Киноаппараты, магнитофоны, электрические батареи, генераторы, осветительные лампы, штативы, фотоаппараты, провиант, подарки и прочие предметы первой необходимости были уложены в большие деревянные ящики, а ящики погружены в кузов. На них со всеми удобствами расположились носильщики и оркестр, после чего мотор взревел и грузовик покатился по красновато-бурой дороге, бегущей меж зеленых холмов.

В кузове между тем царило безудержное веселье. Пассажиры пели на два, на три, на четыре и даже на пять голосов. В их пении было столько волшебной силы и огня, что я невольно начал подпевать им, и мне казалось, что даже двигатель под капотом грузовика рокочет в такт песне. Но на самом деле все было как раз наоборот: певцы меняли ритмический рисунок мелодии в зависимости от скорости движения и ритма работы двигателя. Когда машина рыча карабкалась вверх по склону холма, песня звучала сурово и напряженно, а когда перевал оставался позади и мы катились под гору, вдруг возникала совершенно новая мелодия, лихая и раздольная. Потом мы выехали на равнину, двигатель заработал ровно и легко, и так же легко полилась песня, но, когда на небе сверкало солнце, они пели в мажоре, а когда начинался дождь, они тут же меняли тональность и переходили на минор.

Напоенный великой мощью природы, несет свои мутные воды широкий и бурный поток. Его поверхность все еще вспенена тропическим ливнем, шум которого слабо доносится из-за далекой горной гряды. Озаренный солнцем, могучий, но добрый поток, словно гигантская змея, извивается, раздвигая джунгли.

Река, как и джунгли, — это могучая преграда для человека, но преграда добрая. Люди гребут, гребут изо всех сил вдоль самого берега, где поток теряет свою необузданную силу. Потом они резко меняют направление и гребут к противоположному берегу, а вода сносит их все ниже и ниже по течению. Наконец, добравшись до берега, они снова гребут, поднимаясь вверх вдоль его спасительной кромки.

Порой река требует жертвоприношений, оставляя в лоне своем человеческие жизни, но люди гибнут здесь редко. Боги реки — это добрые боги, и в отличие от лесных богов они редко бывают коварны и злы.

Под сенью огромных деревьев мы нашли наш грузовик. Чтобы перебраться через реку, ему пришлось сделать солидный крюк около сотни километров длиной. Здесь мы сняли первые кадры нашего будущего фильма, а дальше все пошло как по маслу. Африканцы из племени бабембе — прирожденные артисты, но примерно через час съемок они сильно устают.

В главной роли выступил Н’Кая. Он шел босиком по дороге, насыпанной красноватой пылью, и играл на своем нгонфи. И тут произошло нечто совершенно непредусмотренное сценарным планом: под его ногами вдруг ожила земля и он очутился среди полчищ термитов, которые широким поясом пересекали дорогу. Очевидно, Н’Кая был немного взволнован треском кинокамеры и потому не заметил этих кровожадных насекомых. Но теперь он не только заметил их, но и ощутил их укусы. Он высоко подпрыгнул, а его нгонфи моментально проиллюстрировал этот драматический эпизод несколькими быстрыми синкопами. Пока Н’Кая топал ногами, стряхивая термитов, звучало тревожное тремоло. А потом нгонфи успокоился и в воздухе снова поплыли мягкие, размеренные звуки.

Когда Н’Кая дошел до реки, ему нужно было позвать лодочника, чтобы переправиться на другой берег. Река была широкая и бурная, и, если бы он начал кричать, лодочник, находившийся на противоположном берегу, все равно не услышал бы его. Но Н’Кая не стал кричать. Он извлек из нгонфи два очень высоких тона почти на тирольский лад и, повторяя их с различной длительностью, вдруг заговорил, словно на языке азбуки Морзе. Это был такой же говорящий ритм, как и ритм тамтамов. Во всяком случае лодочник понял, что его ждут на другом берегу.

Через несколько минут мы увидели, как его каноэ — выдолбленный посередине древесный ствол — медленно пересекает реку. А еще через несколько минут сюда пригнали второй каноэ, из которого я буду снимать, как Н’Кая переправляется на другой берег.

К счастью, мне не надо было «натаскивать» на роль ни Н’Кая, ни лодочника. Едва отчалив от берега, лодочник запел низким, глубоким басом, и ритм его песни гармонически сливался с протяжными и упругими ударами весла. А Н’Кая все играл и играл на своем нгонфи, но теперь его мелодию рождал не ритм шагов, а мерное движение весла, вспенивающего воду.