К величайшим вершинам. Как я столкнулась с опасностью на К2, обрела смирение и поднялась на гору истины

– Уходи, – пробормотал он, – оставь меня в покое.

Я почувствовала, как лицо вспыхнуло от стыда, злости и ощущения беспомощности. Казалось, целую вечность я сидела молча. Говорить было не о чем. Я вышла и закрыла за собой дверь. Кожа будто горела, но глаза были сухи, как песок. Я не плакала. В этом доме не было места моему горю; весь кислород был поглощен пьяной агонией родителей.

Я почти не помню похороны Бена. Закрытый гроб установили под сводом храма Святых Кирилла и Мефодия. KLANAJME SA VECNE SVIATOSTI OLTARNEJ! Я сидела, ничего не чувствуя, с сухими глазами, и слушала длинную заупокойную мессу, которую проводили на латыни. Потом, уже уходя, я увидела отца моей подруги Гейл, мы с нею были неразлучны, пока их семья пять лет назад не переехала в другой район. Я проводила много времени в ее доме, когда была маленькой, а моя мама училась на медсестру, так что, полагаю, они имели некоторое представление о том, что творится у нас. Отец Гейл перенес инсульт и передвигался в инвалидной коляске, но он прочитал новости о случившемся с Беном и достаточно любил меня, чтобы не остаться равнодушным. Он любил меня так сильно, что выбрался в храм. Любил так сильно, что плакал. Черт, он даже говорить не мог, и он плакал. Когда я увидела это, то почувствовала, как мои глаза переполняют слезы, и тоже заплакала. Он будто разбил окно автомобиля, впустив воздух для щенка, что задыхался внутри. Всего лишь проявление сочувствия, и я начала всхлипывать. И это чувство со мной до сих пор.

День или два спустя отец уехал. Потом уехала мать. А потом я осталась одна со своим горем, гневом и пониманием того, что никто не придет, чтобы стать моим проводником и помочь преодолеть эту эмоциональную пустошь. Трагедия будто подносит увеличительное стекло к любым отношениям. Если фундамент прочен, они становятся сильнее. Если фундамент прогнил, имевшиеся трещины расширяются, между людьми возникают пропасти, на поверхности образуются сераки гнева и обиды, и оказываешься в ледопаде полного дерьма. Смерть ребенка способна разрушить и такую семью, где все в порядке, так что у моей, неблагополучной, не было ни единого шанса.

Не прошло и пяти недель после гибели брата, как развод родителей был признан состоявшимся. Я была старше-классницей, поэтому суд спросил меня, с кем бы я хотела жить, и я ответила, что предпочла бы жить с отцом. Я была достаточно умна, чтобы умолчать о том, что уже живу одна в доме, где выросла. Мать сняла жилье километрах в двадцати оттуда. Отец перебрался к новой подружке. Раз в неделю он заезжал и забирал счета. Когда я закончила школу, он заехал и сообщил мне, что продает дом.

Мать сумела восстановить свою жизнь, ее окружали по-други и друзья, она снова стала работать и больше не хотелавыходить замуж. Отец почти сразу же женился во второй раз. Не на первой подружке, а на второй. С тех пор как мать умерла, у меня на чердаке лежат коробки и ящики, семейные альбомы, письма, которые хранили мать и бабушка, бесчисленные страницы, исписанные разглагольствованиями и уверениями, бесконечной хроникой семейных обид и распрей. Я благодарна за то, что мне никогда не придется иметь с этим дело. Всякий раз, услышав поговорку о том, что «кровь людская – не водица», я качаю головой. Поговорка утверждает, что семейные отношения всегда важнее дружбы. Это просто не моя реальность. В моем случае именно те, кого я практически не знала, оказали самую важную помощь и поддержку. Я испытываю доверие к тем, кого сама выбрала и впустила в свою жизнь, и они дороги мне. Это Джонатан и вся моя команда друзей, о которых я написала или умолчала в этой книге, а также другие товарищи по восхождениям, появившиеся в моей жизни позже. Это люди, которых выбрала для меня судьба, – и я благодарна ей за них. Семья – не то, что я принимаю как должное. Семью я выбираю себе сама.

Поэтому я сохраняю равновесие. Дышу и иду вперед.

Сидя высоко на санях со снаряжением, я ощутила под лыжной палкой мягкий скрип ледяной слякоти. Мы выволокли сани на твердую поверхность, пристегнули лыжи и еще полтора дня шли по предательски опасной местности сквозь широкие полыньи. На пятый день я отстала, стараясь поправить крепление на ботинке, а когда догнала Остина с Дугом, увидела, что они ходят по кругу, опустив головы и всматриваясь вниз, будто ищут потерянную контактную линзу.

– Эй! – я замахала им, когда была уже так близко, что могла окликнуть их. – Чем вы там заняты, ребята?

– Пять, четыре, три, два, один – девяносто градусов! – заорал Остин.

Как только он отметил местоположение на своем GPS, дрейф сдвинул льдину в сторону. (Полярная исследовательница Фелисити Эстон говорит, что не столько добираешься до Северного полюса, сколько стремишься поймать его, и я не могу с ней не согласиться.) Тем не менее мы торжествующе подняли лыжные палки и отпраздновали это событие групповыми объятиями. Я склонила голову и прошептала: «Спасибо. У нас получилось!» Кажется, других молитв у меня не осталось.