Kak_chitat_Platona_Professorskaya

Возможности применения иронии многочисленны: ею может определяться весь ход действия (как в «Евти-деме»); в свете иронии может целиком изображаться некий персонаж (как Евфтифрон или Гиппий) или же средствами драматического контекста может быть иронически снижено его появление (как мы это только что видели в сцене появления Алкивиада в «Пире»); иронически окрашена может быть просто единичная реакция какого-либо персонажа, в остальном не затронутого иронией (например, забывчивость Адиманта в отношении тех ограничений, которым подчиняется разговор, Государство 504а-с)\ ¹¹⁵

Но сколь бы многосторонним ни было применение иронии¹¹⁶, для Платона она всё же является изобразительным средством ограниченной значимости. Принципиально важно не смешивать платоновскую иронию со всепронизывающей романтической иронией, являющейся специфическим феноменом нового времени. Романтическая ирония направлена не на какого-либо определённого противника, а на всех и вся, ею пронизана исходная позиция самого ироника — она-то как раз в первую очередь; такая ирония по существу своему является самоиронией, и её важнейшая функция — не дать ничему, а значит именно ничему, избежать насмешки. Для романтика недопустимо существование чего-то абсолютного, что было бы избавлено от иронической релятивизации. У Платона же, напротив, ирония неизменно останавливается перед тем, что он называет «божественной» областью вечно сущего, и перед «божественной» «любовью к мудрости» (ф1Лоаофих), стремящейся ноэти-чески¹¹⁷ охватить область вечно сущего. Часто отмечалось, что установка, с которой Платон говорит об идеях, несёт на себе явный религиозный отпечаток¹¹⁸. Иронию Платон использует только как средство для того, чтобы подготовить подобную установку и у читателя — путём демонстрации ошибочности и смехотворности установок противной стороны.

Таким образом, наличие чувства иронии при чтении Платона несомненно важно. В то же время мы должны избегать заблуждения, будто ирония служит для Платона центральным — а не просто вспомогательным — средством обучения. Такое понимание иронии встречается у интерпретаторов, которые, с одной стороны, видели, что апоретические диалоги о добродетели не содержат таких апорий, решение которых могло бы ещё казаться спорным самому Платону, а с другой стороны, не желали признавать, что Платон задаёт «загадки», которые без обращения к другим источникам информации — будь то его устная философия или же учение о добродетели в «Государстве» — неразрешимы; отсюда делался вывод, что уже самой по себе иронической подачи изображаемого должно быть достаточно для уяснения собственного замысла Платона. Сколь бы привлекательной ни казалась эта мысль, опыт подобных интерпретаций неизменно показывает, что для ответа на открытые вопросы ранних произведений требуется нечто большее, нежели простое исправление иронически обрисованных ошибочных установок и суждений.

отрицать, что по отношению к идеям Платон испытывал чувство не меньшее, чем благоговение?» (Vlastos, 1973. S. 397).

Достаточно одного примера. В «Гиппии меньшем» «доказывается» положение, согласно которому поступающий несправедливо по своей воле «лучше» того, кто делает это не по своей воле. Собеседник Сократа Гип-пий, удостоенный изрядной доли едкой иронии, хотя и оспаривает это положение, однако же ничего не может противопоставить намеренно ошибочной ар1ументации Сократа. И здесь замена всего того, что в Гиппии показывается в ироническом свете, на нечто противоположное не принесёт никакой пользы, покуда мы не располагаем сократовским положением, гласящим: «никто не поступает неправильно по своей воле». Стоит только ознакомиться с этим положением, как все парадоксы «Гиппия меньшего» разрешаются без труда. Но ни в одном месте диалога его не удастся получить простым упразднением иронии. Чтобы чтение было результативным, читатель уже должен знать это положение, в противном случае он не сможет разобраться в этом диалоге. Нынешние «иронические» интерпретаторы благодаря нашей культурной традиции с самого начала оснащены необходимым знанием; только по этой причине они и могут воображать себе, будто извлекли это знание из данного диалога «безо всяких предпосылок»¹¹⁹.

Не замечать того, что ирония у Платона является средством, ограниченным по своему значению и функциям, совершенно недопустимо. Один только тот факт, что в важных произведениях, охватывающих средний период его творчества, она уже отходит далеко на задний план, в главном произведении, в «Государстве», появляется лишь на периферии, а в таких произведениях, как «Тимей» и «Законы» почти полностью отсутствует, должен был бы оградить исследователей от романтической переоценки значения иронии для Платона.

Глава двадцать вторая МИФ