Как я разлюбил дизайн

В семидесятые годы в написанной для кабаре поэме Януша Вайса (88) новый, либеральный правитель объявлял, что два и два равняется пяти. Кто-то из подданных поставил под сомнение этот результат, поэтому далее следует глубокая мысль:

Вам разве плохо?
Есть, что пить и что есть?
Вы хотите, чтоб снова
Два и два было шесть?

* * *

Спустя годы я понял кое-что другое. Подчеркнутое «всегда» касается и дизайна.

Разум любит правила. Эмоции питаются исключениями.

Разум уже знает, что произойдет. Надежда шепчет:

– На этот раз будет по-другому.

– Может, это ошибка.

– Нужно еще раз проверить.

«Всегда» – это статистика. «Всегда» – это правила игры. «Всегда» – это план, сеть модулей, железные принципы модернистской графики. «Всегда» – это для всех.

Девяностые годы не хотели подчиняться правилам. Они объявили войну «всегда». Тем более что «всегда» оказалось слабым и недолговечным.

Видимо, мы так устали от планирования, что решили строить страну из одних исключений. Это подтверждали архитектура, урбанистика и дизайн. Наружная реклама и законодательство… Моя правота. Моя собственность. Моя реклама.

Забавно, что именно Томашевский со своей живописностью, индивидуализмом и свободой выступил в защиту слова «всегда». Предположением, что оно еще может нам пригодиться.

Мир модернистского дизайна держался на иллюзии, что есть какое-то «всегда».

План города

Само так получилось? Как-то так вышло?

Я помню, как это было. Помню два десятилетия, год за годом.

Помню, что в то время, когда такие вещи еще обсуждали, отец (всегда принципиальный) возмущался коллегами-архитекторами, которые строили жилой дом в каком-то заповеднике или в охранной зоне заповедника, попирая, как он утверждал, закон и обычаи.

– Они хорошие специалисты, – признавал отец, – и считают, что им можно. Они способны сделать хороший проект, не спорю. Но в следующий раз за следующий заповедник возьмется кто-то другой, менее способный, и что тогда?

В другой раз он обвинил коллегу в том, что тот уничтожил старую фабрику, чтобы перестроить ее под офис своего концерна.

– У меня на всё есть разрешения, – возмутился коллега.

О да, разрешения у него были. Само собой.

* * *

Потом становилось все хуже и хуже.

Земельные планы, которые утверждали, чтобы впоследствии отрезать от них по кусочку, выделяя участки, на которые нашелся покупатель (пусть строит, что хочет). Или планы, которые вовсе не утверждали, что, в общем, было проще.

А раз не утверждали, то не заказывали проекты. А когда требовалось заказать, объявляли тендер. Заявитель должен был представить три утвержденных плана собственного авторства за последние два года. А планы не утверждались, потому что (смотри выше).

Безличные формы: сделано, поставлено, просрано… Никто никого никогда не ловил на глаголе. Никто не показал: это тот, это та. У людей, которые губили город – а заодно и отца, – нет лиц. Только процедуры.

И конечно, все тонуло в соусе свободного рынка. Алчность – прекрасно. Либерализм – супер. Нам больше никто не станет указывать, где и что строить.

* * *

… и ко всему прочему opus magnum – площадь Европы. Хитроумное название не помогло. Нет плана – нет площади. Из всего проекта был построен один-единственный дом. Никто уже не помнит, что это фрагмент чего-то большего, нереализованного целого. Он стоит в странном месте под странным углом. Загроможденный офисными многоэтажками. Покинутый. Недавно на крыше проросли молодые березки (хорошо, что ты этого не видишь).

– Я удивляюсь… – начал отец во время какой-то рабочей встречи. И произнес это самым саркастическим тоном, на какой был способен. Тоном, заставлявшим меня дрожать. Я до сих пор не могу поверить, что его сарказм на кого-то не действовал.

– А вы не удивляйтесь, пан инженер, – дал ему добрый совет собеседник, – потому что вас стали бы считать самодуром. А будь вы женщиной – самодурой.

* * *

Вот и всё.

II. Справочник плохого дизайнера

Актер

Понятия не имею, кто и зачем в середине восьмидесятых решил скрасить вручение аттестатов речью знаменитости. Совершенно так, будто бы это был американский college, а не обыкновенная общеобразовательная школа.

Нас собрали в спортзале. Каждый получил свой табель. Директриса, наложившая более обильный, чем обычно, слой голубой пудры, объявила гостя. Вскоре, приветствуемый взрывами энтузиазма, бодрым шагом вошел мужик средних лет.

В то время найти актера популярнее было невозможно. Его амплуа – мужчина, много повидавший на своем веку, язвительный, ироничный и сдержанный. Польский Хамфри Богарт. Только в морщинах Богарта можно было разглядеть бурные приключения контрабандиста, участника Гражданской войны в Испании или гангстера. В лысине же нашего героя отсвечивали надежды и разочарования позднего совка. Женщинам хотелось его обнять. Мужчинам – выпить с ним водки (он казался идеальным компаньоном для меланхолической попойки).