Как я разлюбил дизайн

– Пани графиня, но это же сом, то есть такая наша местная рыба.

– Нет местная риба! Риба живет в вотер.

– В смысле пресноводная.

– Речная рыба, пани графиня… У нас тут такие водятся. Самые крупные были сразу после войны, на трупах отъелись… Дед рассказывал, что ловили…

– И что? – возразил кто-то. – Будешь рассказывать туристам, что сомы разожрались на трупах?

– Но рыбакам?

– Дед раз поймал такого сома, что…

– Господа, прошу вас, без дискуссий, – прервала графиня. – Сом есть фиш, риба. Риба – это есть море. Тут нет море. Нет море, нет риба, нет смысл.

– А тот второй проект, пани графиня? Тот, с подсолнухом?

– Я не разбираюсь, я не есть дизайнер, – изрекла графиня. – Но я это показала мой муш. Мой муш, он есть англичанин. И мой муш, англичанин, посмотрел и сказал: «Сонце – то есть сан. Сонце – то есть пляш. Пляш – это море. Тут нет море. Нет море, нет сонце, нет смысл!»

– А как насчет воздушного змея?

– Да что вам от меня нужно? Я не разбираюсь, я не интересуюсь. Повторяю, я не есть дизайнер… Но я это показала мой муш. Мой муш, англичанин, посмотрел и сказал: «Воздушный змей есть пляш. Пляш есть море. Тут нет море. Нет море, нет сонце, нет смысл».

– А мяч? Мне вот даже нравится, такой яркий… – прощупывал почву кто-то из войтов.

– Мой муш, англичанин, сказал: «Мяч есть пляш. Пляш есть море. Тут нет море. Нет море, нет сонце, нет смысл».

– А вот этот с медведем?

– Мой муш, англичанин, посмотрел и сказал: «Тут нет Раша».

* * *

Я часто повторяю эти слова:

Нет море.

Нет риба.

Нет смысл.

Девять штук флагов

– Сколько лет вы работаете в этой школе?

– Двадцать два года.

– Чем отличается сегодняшнее здание школы от того, в котором вы начинали работать?

– Оно не было таким ярким, как теперь, нам приходилось делать много разноцветных украшений.

Интервью с заместительницей директора.

Школьная газета «Циприанек» (2014. № 1)

Вопрос цвета – глубоко политический. Бурый цвет ПНР и Коммунистическая Серость – постоянно повторяющееся точное определение минувшей эпохи. Когда-то в этой роли выступало словосочетание «кошмарные времена санации (101)».

Недавно я нашел образец цветов «Сухие краски» 1958 года. На титульном листе колышется целая лестница учреждений:

Издатель: Министерство химической промышленности.

Центральное управление сбытом.

Отдел сбыта лакокрасочных изделий.

Представляю себе совещание в ЦК, во время которого товарищ Гомулка, прихлебывая кофе из стакана, тычет пожелтевшим от сигарет ногтем в соответствующий оттенок… Что бы такого выбрать?

• Утро серое S/18

• Умбра сырая, желтая F/13

• Охра светлая, масляная F/5 (для внутренних работ, для известковых растворов, для изготовления искусственных материалов и изделий из цемента), светостойкая и устойчивая к атмосферным явлениям.

Ноготь пыряет образец. И вот от моря до Татр соответствующие службы перекрашивают стены, крыши, грузовики «стар» и остовы кораблей на стапелях.

* * *

Серость была разной интенсивности. У нее были свои круги. Об одном из последних рассказал Арсений Рогинский, российский историк, руководитель «Мемориала», диссидент. Рассказывая о лагерях (он сидел в семидесятых и восьмидесятых), он вспоминал:

Лагерь – это кошмар, все там – цвета твоего бушлата. Серое. С каким упоением я вырезал из «Огонька» отвратительного качества, зато цветные иллюстрации! Я умолял, чтобы с воли мне присылали цветные открытки. (…) Приходили зэки – дикие, суровые люди – и с тоской смотрели на эти картинки (102).

* * *

Первый класс, плакатные краски «Астра». «Смешайте желтую и синюю, – говорила учительница. – Смешайте желтую и красную. Красную и синюю. Смотрите, что произойдет». И действительно, на наших глазах грязно-желтый превращался в грязно-зеленый.

Воодушевленные успехом, мы пытались добиться чего-то более эффектного. Если рассуждать логически, большее количество красок должно принести лучший результат, и мы добавляли все, что было под рукой. Увы. Независимо от последовательности смешивания и количества компонентов, в итоге мы каждый раз получали темную массу, и вскоре класс стал утопать в серой грязи. Ее потоки стекали с парт на пол. Размякшие листы бумаги скручивались в рулоны.

А потом раздавался звонок на перемену.

– На следующей неделе принесите мелки, – вздыхала учительница.