Как я разлюбил дизайн

В двадцать первом веке все происходит одновременно. Перестали работать правила перспективы. Ни время, ни расстояние не стирают воспоминания. Мы похожи на измученных мнемоников. Нас тяготит слишком большое знание, оно парализует все, что мы не можем забыть или проглядеть.

Интернет приносит плакаты из Ганы. Коллажи российских конструктивистов. Болгарские почтовые марки. Швейцарскую типографику. Польские плакаты. Новые шрифты. Старые литеры.

Каждый стиль уже использован, каждая манера – выжата до последней капли.

В каждой специальности, в каждой нише есть те, кто лучше нас.

Это немного угнетает.

* * *

Как-то я слушал ужасного типа, заграничного эксперта и консультанта. Он заявлял, что больше всего кайфует от разработки дизайна газет на языках, которые не понимает. А один польский арт-директор говаривал: «Журналисты влезают в наши картинки – мы будем влезать в их тексты».

Думаю, второй был прав. Нужно влезать. Дизайн – это слова. Связь слов с изображением. Если можно их разделить, то графический дизайн немногого стоил.

В Академии изящных искусств об этом не рассказывают, но художники-графики работают с языком.

Поэтому мы вовсе не беспомощны. Ибо мы здесь. Именно в этом месте. В этом времени и с этими людьми. Пока нам есть что сказать о вопросах, которые нас интересуют, мы – самобытны.

И мы – нужны.

Конфетти

Несколько лет назад я побывал в современной типографии.

– Мы заказали исследования, – сказала директриса, – из которых следует, что книги читают только девочки в возрасте от девяти до тринадцати лет.

– И что вы будете делать? – поинтересовался я.

– Мы покупаем конфетти-машину.

Швейцарский сыр

Нужно взять глыбу мрамора и отсечь все лишнее. В известном изречении примерно столько же смысла, что и в загадке времен моего детства: «Как засунуть слона в холодильник?» Ответ, если кто не помнит, звучал так: «Открыть холодильник, положить слона, закрыть холодильник».

Нетрудно представить, какое выражение лица было у Микеланджело, когда он объяснял зануде: «Ведь это так просто, мой дорогой, нужно только…»

С тех пор как я прочитал эту цитату в какой-то книге по искусству для юношества, я начал представлять себе рисунки, запертые в белых листах. Картины в негрунтованном холсте. Статуи святых в стволе грушевого дерева. Котлеты в поросенке.

Как у Галчинского:

А как ночь бледнела над лесом,
в ту надбрежную мастерскую
снова мастер входил и резал
руки, души, и плоть людскую… (113)

* * *

Мы стучим по клавиатуре. Вбиваем буквы и смотрим, как на экране появляется призрачный Таймс Нью Роман. Когда пишешь таким способом, несложно забыть, как тесно были когда-то связаны типографика и скульптура.

А ведь на протяжении столетий буквы высекали в камне. Отливали в металле. Вырезали из дерева. Потом делали оттиски, вальцевали, закладывали под пресс. Печатали. Прибивали. В слове «печать» и сейчас слышится эта тяжесть.

Современный офсет приучил нас к страницам, гладким, как стекло. Но достаточно взять с полки книгу старше сорока лет и провести пальцем по строчкам. Мы почувствуем, что знаки – объемные, углубленные, втиснутые в бумагу, наполненные жирной краской. Материальные.

Сегодня это уже только воспоминание. Но если внимательно присмотреться, даже в засечках Таймс Нью Роман можно различить следы римского резца.

* * *

Связь зодчества и буквы показал Генрих Томашевский на плакате к выставке Генри Мура (1959 год).

Надпись «Moore» состоит из белых букв на темно-синем фоне. Из-за неправильной формы кажется, что они впопыхах вырезаны из бумаги. Второе «о» больше остальных знаков, у него форма прямоугольника с овальной дыркой посередине. На нем, как на постаменте, стоит полуабстрактная скульптура. Это «Мать и дитя», один из ранних вариантов темы, к которой английский скульптор возвращался всю жизнь. Овал напоминает кулак. Скульптура выглядит так, будто только что покинула сердцевину буквы. Выскочила оттуда, рожденная белым прямоугольником.

Плакат Томашевского – пример гениального использования негативного пространства. Мы не знаем, что здесь объект, а что – фон. Что произведение искусства, а что – мусор, стружка, отход. Все кажется нужным.

* * *

Швейцарский художник-шрифтовик Адриан Фрутигер писал:

Проблема пространства внутри знака – один из важнейших факторов, квалифицирующих шрифт. Объективный читатель не замечает, какой тонкости требует от наборщика и типографа определение внутрибуквенного и межбуквенного просветов, чтобы образ печатного слова или предложения не мешал чтению.

Межбуквенные просветы Фрутигер сравнивал со скульптурой. Называл их фигурами, определяющими «сущность ритма и стиля шрифта».