Как я разлюбил дизайн

Начало шестидесятых – это эпоха маленьких европейских автомобилей. Круглые фары придавали им удивленное выражение, характерное для персонажей мультфильмов. Они прекрасно подходили для юмористических картинок: достаточно было представить, как семья буржуев из четырех человек – папы, мамы и вечно недовольных подростков – запихивает в машину багаж, чтобы отправиться на каникулы (первое поколение, которое пользовалось благами оплачиваемых отпусков и массового туризма). Как забавно!

«Форд-Гэлакси» был другим. Он приехал из Америки. Даже на западноевропейских дорогах он должен был бросаться в глаза, что уж говорить о Чехословакии. Огромная яркая молния со множеством острых углов. Угловатый оммаж герру Брауну (144) и другим конструкторам ракет. Потому что своим названием «гэлакси» он был обязан космической гонке. В 1961 году Гагарин совершил первый полет вокруг Земли, а президент Кеннеди пообещал, что до конца десятилетия нога американца ступит на поверхность Луны. Вскоре мода на космос охватила все сферы жизни. Даже Том и Джерри изменились: кот похудел, вытянулся, его угловатые уши теперь напоминали крылья ракеты.

* * *

Благодаря «гэлакси» героиня перемещается как комета. Или Маргарита на метле. Юлинка летит над землей в американской ракете.

(…) ибо я уже не в состоянии отличить: вознесение Христа для меня то же самое, что запуск и старт ракеты «Атлас», двигатели которой работают с силой тяги, равной ста шестидесяти тоннам, – говорит она.

Сильные эмоции она наблюдает из окна автомобиля. Описывает свои переживания, словно они касаются кого-то другого. Это создает настроение рассказа, подчеркивает нарочитую сказочность.

Я прочитал «Легенду…» в те годы, когда редко говорили о Холокосте. А тем более – о еврейской собственности. Поэтому, помимо богатства символов, интенсивности описаний, отсылок к Томасу Траэрну (145), несмотря на оглушительную красоту этой прозы, для меня она всегда будет рассказом об имуществе, оставшемся после евреев.

Позже я узнал много других историй. Позже мне показали пожилого человека, который сдавал евреев за мешок сахара. Я услышал об убийствах, совершенных из-за серебряной ложечки, последнего доллара, коровы, квартиры, простыней или скатертей.

Позже. Сперва я прочитал эту сказку, герои которой были прямо-таки стереотипно богаты. Даже Юлинка, которую вывезли в тендере локомотива, возвращалась на огромном роскошном автомобиле. Прозу Грабала украшал изысканный реквизит, мебель, произведения искусства и ковры, но это неважно. Здесь меня впервые настигло чувство, что предметы – это все, что остается после нас. Единственная форма бессмертия, на которую мы можем претендовать.

* * *

В конце происходит чудо. Портье в отеле возвращает Юлинке незаконченный свитер, «проткнутый двумя спицами, как Христово сердце»:

(…) развернула недовязанный свитер. И в нем засияли мамины серьги и мамины перстни, мамины бриллиантовые и инкрустированные драгоценными камнями броши и бусы, такие же, какими я их знала и сама меряла перед зеркалом (…)

А потом, через несколько страниц, еще один симметричный проблеск, финальная сцена:

Мне казалось, что несколько девочек и мальчиков, копошащихся во дворе, играют с драгоценными камнями. Я совершенно не хотела знать, что эти дети родились и что они умрут, ибо в тот момент все оставалось таким, каким было и где было. Вечность явилась предо мной в свете этого клонящегося к закату дня, за каждой вещью и человеком я видела нечто бесконечное.

Дети на мгновение окаменевают – и в эту секунду они не подчиняются смерти. Мать воскресает из мертвых в сиянии бриллиантов.

* * *

Может, поэтому всегда брезжит надежда, что с помощью предметов можно что-то защитить, спасти, восстановить.

Венский стул

Недавно кто-то построил там конный завод. С конюшнями и резиденцией в усадебном стиле. Все выглядит так, будто выскочило из 3D-принтера.