Как пингвины спасли Веронику

Чаще всего слово «расточительство» применяется по отношению к человеческим жизням – жизням молодых людей, старых, целых семей – унесенных во время бомбежек. «Смерть стольких невинных людей – ужасное расточительство», – говорят учителя.

Выходные просто ужасны. Невозможно мириться с постоянной слежкой тети М. и ее бесконечными проповедями. Сегодня, как и в каждое воскресенье, мы ходили в церковь. Я уселась на жесткую скамейку и задумалась, что это Бог такое задумал.

Мама и папа обычно звонят мне раз в неделю, чтобы рассказать о жизни в Лондоне, о соседях, о том, как поживают картошка и кабачки, которые они посадили в саду, где раньше росли розы и ирисы. Иногда рассказывают о самолетах, взрывах и ливнях шрапнели. Дома у них телефона нет, поэтому они звонят из офиса уполномоченных по гражданской обороне в Шепердс-Буше. Телефон тети М. находится в прихожей, и она подслушивает все разговоры, а значит, нельзя сказать ничего личного. Поэтому в прошлые выходные я воспользовалась телефонной будкой на Эгглворт-Грин, чтобы позвонить папе в офис. Как только в трубке раздался его мягкий голос, из меня вылилось все: как скучно в школе, как никто не хочет со мной дружить, как сильно я ненавижу тетю Маргарет и как тоскую по дому. Папа молчал. Я представляла себе его полное сочувствия лицо. Он всегда меня понимает.

Сегодня днем была мамина очередь.

– Мне так жаль, что тебе плохо, моя милая, но такова жизнь во время войны. Мы должны думать о хорошем.

– Думать о хорошем? Да это невозможно! – застонала я. И мне было совсем неважно, что я веду себя как истеричка.

– Не говори так! Ты знаешь, что нам очень повезло, – упрекнула меня мама. Но она не умеет по-настоящему ругаться. – Мне жаль тетю Маргарет. Понимаю, что она не слишком веселая, но ведь она не привыкла, чтобы в ее доме был кто-то еще. Наверное, ей так же трудно, как и тебе.

Возможно, мама права. У нее здорово получается думать о других людях и понимать их. Намного лучше, чем у меня.

Затем мама добавила:

– Нам с папой удалось найти кое-что, что могло бы тебя развеселить. Каждую субботу днем в Эгглворт-виллидж-холле, в пятнадцати минутах ходьбы от дома тети Маргарет, проходят уроки танцев. Ты ведь хотела научиться танцевать?

– Да! – закричала я в трубку в ту же минуту, как эти слова слетели с ее губ.

Как же мне хочется танцевать!

А на занятиях могут быть мальчики…

* * *

Суббота, 21 сентября 1940 года

Дом тети Маргарет

Просто невероятно! Я сходила на первое занятие по танцам, и там нет НИ ОДНОГО МАЛЬЧИКА. Надо было раньше догадаться – ведь организовали их церковные работники. Девочки должны разбиваться на пары и по очереди изображать партнеров. В зале есть только старый граммофон и скудная коллекция пластинок.

Но мне все же нравится двигаться под музыку. Мы разучиваем квикстеп, вальс и фокстрот. Не хочу хвастаться, но если честно, я двигаюсь изящнее всех в классе. Другие девушки так медленно запоминают движения…

Но они хотя бы дружелюбнее, чем девочки в школе. В прошлую субботу половину обратного пути я прошла с девочкой по имени Куини. Мы держались за руки и весело смеялись, и мне показалось, что со временем мы могли бы подружиться. Но вдруг нас прямо на улице остановил старик. Он был по-настоящему зол.

– Разве вы не в курсе, что идет война? – спросил он.

Меня очень задела эта фраза. Я сказала Куини:

– Боже, все вокруг постоянно твердят: «Ты что, не в курсе, что идет война?» Меня уже тошнит от этого. Конечно, мы в курсе. Трудно было бы такое не заметить!

Но Куини стала отстраненной и угрюмой. Видимо, никому больше нельзя наслаждаться жизнью.

22 Патрик

Болтон

Я не могу прийти в себя. Зачем она впутала меня во все это? Такой поступок – последнее, что можно было ожидать от кого-то вроде бабули – чопорной снежной королевы с самым холодным сердцем на планете. Нет никаких сомнений: Вероника Маккриди – это вам не обычная старушка с огородом у дома. Сначала она сбегает в Антарктиду, а потом присылает мне свой подростковый дневник. Какого черта ей все это понадобилось?

Не могу поверить, что эта высохшая старая карга, с которой я недавно свел знакомство, и этот невероятно необузданный подросток – один и тот же человек. Юная Вероника, конечно, уже тогда была той еще снобкой, но внутри у нее билось большое доброе сердце. По крайней мере, она заботилась о животных и обожала своих родителей. Но чего ей действительно не хватало – так это друзей.

Не знаю, что делать с этой информацией. На меня навалился целый ворох противоречивых эмоций. Например, я чувствую, что мне не следует совать нос во внутренний мир этой девочки, хоть взрослая Вероника мне и разрешила. А еще я чувствую, что понимаю ее одиночество. И что мне будто бы дали какую-то редкую возможность… но что это за возможность, пока не понимаю.

В страницы дневника вложено письмо на старой, потемневшей бумаге, написано оно все тем же узким почерком. Вытаскиваю его, чтобы прочитать.