Как пингвины спасли Веронику

Интересно, что произошло с Джованни. Жив ли он? Даже по прошествии всех этих лет я совершенно ясно его представляю. Помню его руки, большие и слегка грубоватые, но так хорошо знающие, как доставить мне удовольствие. Я почти могу почувствовать легкую щетину на его щеке, его губы на моих, торжество молодости и юной страсти, когда тысяча нервных окончаний пробуждаются в предвкушении.

В то время я и представить себе не могла более сильных эмоций. Но многие из них – всего лишь физиология. Неужели вся моя личность – не больше, чем смесь химических реакций? Неужели любовь – это лишь цепь электрических импульсов, поступающих в мозг? Избыток гормонов? Возможно, в определенных условиях эта алхимия, именуемая нами любовью, становится сильнее – например, во время долгого, полного солнечного света лета, или благодаря бунтующему подростковому духу и страшным трагедиям войны. Может и так.

Как бы сложилась жизнь, если бы нам с Джованни позволили остаться вместе? Сохранилось бы между нами это непреодолимое притяжение? Или это просто безумие, характерное для того времени, осознание того, что отношения между нами были обречены? Неужели поэтому я так безнадежно влюбилась в него? Я достаточно зрелая и достаточно циничная, чтобы понимать, что все могло быть именно так.

Возможно, он бы не пережил войну. Или вернулся бы на родину, как большинство военнопленных. Вполне вероятно, что сейчас он старик, весь такой скрюченный, морщинистый, возможно, он курит трубку и бродит в средиземноморской оливковой роще. Вспоминает ли он хоть иногда свою девушку-англичанку, которую любил когда-то давно? Даже в самых смелых фантазиях он не мог бы предположить, что я сейчас в Антарктике с тремя молодыми учеными и пятью тысячами пингвинов.

По возвращении в Англию я могла бы обратиться в агентство и отыскать его так же, как я нашла Патрика. Ведь там у меня тоже есть незакрытое дело?

Нет. Если бы Джованни пережил войну и хотел быть со мной, он бы вернулся. Он нашел бы способ. Я и так открыла ящик Пандоры, перечитав свои дневники и отыскав внука.

Теперь мои мысли возвращаются к Патрику. Какой он – человек, скрывающийся за слоями грязи и наркотическим дурманом? Возможно, я слишком быстро вынесла ему приговор? В аэропорту он вел себя совсем иначе, чем в день нашего знакомства. Если бы я не была так занята своими сборами в антарктическую одиссею и не была так удивлена его внезапным появлением, то как следует изучила бы мальчика.

И вот я доверила ему свое прошлое, скрытое в дневниках моей юности.

Мне не следовало когда-либо кому-то их показывать, и я удивлена своим решением поступить именно так. Честно говоря, меня передергивает от одной мысли, что он их читает. И все же за ужасом скрывается и огромное облегчение от того, что я наконец-то поделилась с кем-то своей историей. Должно быть, моя импульсивная часть осознала эту потребность.

Интересно, прочитает ли он дневники? Поймет ли он меня?

– Вы, кажется, глубоко в своих мыслях, Вероника.

– А что, есть закон, запрещающий это? – отрезаю я.

Небо переливается голубым, лиловым и темно-серым. Мы с Терри провели в колонии уже несколько часов. Время от времени на земле все еще встречаются трупы пингвинов, покрытые льдом. Я стараюсь на них не смотреть.

Живые пингвины не тратят время на жалость к себе или горе. Они слишком заняты. Каждый день вылупляется все больше и больше птенцов – нелепых маленьких созданий, еще более неуклюжих и пушистых, чем их родители. Взрослые по очереди ходят в море за пищей. Все они возвращаются к гнездам с набитыми животами и кормят детенышей крилем, который срыгивают прямо им в клюв. Птенцы, рожденные раньше всех, уже довольно крупные и могут выходить из гнезд. Они ковыляют по лужам и грязи и не умолкая пищат.

Я замечаю крошечную фигурку, которая вяло огибает колонию сбоку. Это потрепанный птенец грязно-серого цвета. Кажется, он потерялся. Он медленно движется вперед, делая несколько шагов, а затем останавливается, чтобы оглядеться. Выгибает голову вверх, затем вбок, в отчаянии рассматривает других пингвинов. Они же продолжают заниматься своими повседневными делами: сплетничают, спорят, вертятся в своих гнездах, выпендриваются друг перед другом и принимают рыбу из клюва родителей. Но этот, кажется, потерян и напуган.

– А где его родители? – спрашиваю я Терри. – Скорее всего, они мертвы. Убиты тюленем или попали в ледяную пропасть или что-то в таком духе. В общем, вряд ли они вернутся. Они бы не оставили птенца просто так одного – он слишком маленький. Бедняжка!

Птенец, спотыкаясь, подходит к взрослой особи, сидящий в гнезде. Тот начинает отгонять его клювом.

– Долго он не протянет, – говорит Терри. – Погибнет от голода или обморожения.

– Неужели мы ничем не можем помочь? – встревоженно спрашиваю я.

– Мне жаль, Вероника, но нет. Мы придерживаемся правила, что вмешиваться нельзя. Природа может быть жестокой.