Как полюбить вино. Мемуары и манифест

То лето после девятого класса складывалось для меня особенно хорошо. Мы жили в Рослин-Хайтс, приятном тенистом пригороде на Лонг-Айленде. В предподростковом возрасте каждое лето рано утром я уходил из нашего дома, построенного Биллом Левиттом, целыми днями играл в бейсбол и баскетбол, забегая домой только для того, чтобы поесть. Мне приглянулась девочка, и я все больше сближался со своей очаровательной одноклассницей. Правда, мои гормональные всплески не имели особого значения для моих родителей. Они планировали поездку во Францию, это была грандиозная затея по тем временам, до того как авиаперелеты стали дешевым и обычным делом. Сестра уехала в летний лагерь, и меня не собирались оставлять одного. Я был в корне не согласен с их решением. Вместо того чтобы ухватиться за возможность совершить чудесную поездку, я злился и всячески демонстрировал крайнее недовольство.

Однако силы в этой борьбе изначально были неравными, так что улетели мы все вместе, никто не обращал внимания на выплескивающееся из меня раздражение. Я бродил по Парижу, в одиночестве прогуливаясь по улочкам Сен-Жермен-де-Пре, черпая экзистенциальное утешение в своем мученическом недовольстве. В четырнадцать я уже был большим знатоком и любителем старых фильмов, и, когда наткнулся на букинистический магазин на улице Дофина, прикупил там справочник на английском языке по фильмам Хамфри Богарта. Так я гулял, погруженный в раздумья и неприветливый, мечтая вернуться в Нью-Йорк и представляя себя уставшим от жизни голливудским крепким орешком. Кошмар! До сих пор поддразниваю мать: «Мама, у нас всегда будет, как в Париже».

Военные действия велись до тех пор, пока мать в порыве отчаяния не отправила меня на обед вместе с отцом и парочкой его друзей, которые работали в Париже в International Herald Tribune. Я упоминал, что мой отец был газетчиком? Именно так их называли, пока кто-то не решил, что слово «журналист» звучит более солидно.

Никогда не забуду этот ресторан. (Кстати, «Аллард» работает до сих пор, хотя это уже не то классическое бистро, каким он был тогда.) Едва мы с отцом вошли внутрь, как мне бросилась в глаза оцинкованная барная стойка, облицованные панелями стены, затертые деревянные полы, мягкие кожаные диванчики и официанты в длинных черных передниках и белых рубашках. Отовсюду доносился звон бокалов и тарелок и оживленный гул, периодически прерываемый громким хохотом или резкими комментариями на повышенных тонах.

Вместе с друзьями отца Дейвом и Берни мы расположились за столиком в дальнем углу помещения. Отец не говорил по-французски да и вообще не имел особой склонности к языкам. Но, как и все мужчины нашего семейства, он любил поесть. Французская традиция подавать десерт перед кофе, а также перспектива отказаться от запивания сладкого большими глотками черного кофе приводила его в уныние, и он научился выдавливать жалобное «Café avec le dessert, s’il vous plaît!». У меня в памяти еще был жив французский со времен начальной школы, и благодаря подсказкам Берни и Дейва мне удалось заказать вполне достойный обед: entrecôte, haricots verts и gratin dauphinoise.

До сегодняшнего дня не могу вспомнить ничего вкуснее той простой еды… антрекот с невероятно нежной и ароматной стручковой фасолью и нарезанный тонкими ломтиками картофель под сливками и тертым сыром. Не просто сытный и вкусный обед, это было настоящее откровение, поворотный момент, совсем как в тот раз, когда приятель поставил для меня абстрактную, кажущуюся на первый взгляд малопонятной музыку Чарльза Мингуса – сумасшедший джаз. Внезапно меня проняло, и все обрело для меня глубокий эмоциональный смысл.

В те времена, предшествующие Уотергейту 1970-х, французская кулинария все еще была окутана ореолом таинственности. В сравнении с французскими американские блюда, подаваемые в типичном американском доме, приготовленные из подвергшихся обработке продуктов, отличались скверным качеством. Замороженная стручковая фасоль, промышленная говядина и картофель из супермаркета – все было в избытке и дешевое. Американское общество преуспело в создании поразительной системы производства и продажи продуктов питания. О вкусовых же характеристиках и качестве практически никто не заботился.

Зеленая стручковая фасоль в ресторане «Аллард» по текстуре кардинально отличалась от жесткой сухой американской фасоли. Говядина обладала пикантным вкусом, и к тому же к мясу мне в бокал налили немного божоле. В самом вине не было ничего сверхъестественного. По большому счету я мало что о нем помню, в памяти остался лишь горьковатый фруктовый вкус. Однако его присутствие произвело на меня неизгладимое впечатление. Оно являлось неотъемлемой частью этой восхитительной пищи. Ему было там самое место, и мне там было самое место. Казалось, вино довершает получаемое за столом удовольствие.