КамТугеза

Первые же волшебные звуки будто унесли  Тихона на тысячу лет назад. В ту, еще дохристианскую безгреховную берендеевскую Русь. Со скоморохами, с гаданиями, хороводами, песнями, ночными кострами на Ивана Купала. Лучше места для этой мелодии и придумать невозможно. Все вокруг за сотни лет с тех пор ничуть не изменилось. Та же гордая река, бескрайний лес. И Снегурочкин Голубой родник продолжает поить кристальной водой и Ярилина поляна дарит покой и отдых. Но чего‑то не хватало…

Перед самой деревней остановились у серебряного солдата в плащ‑палатке и с автоматом на груди. Тихон смотрел на выставленные рядом бордовые мраморные плиты с высеченными именами.

– Двести шестьдесят два человека только из нашей деревни, – уточнил стоявший рядом Иван Семенович.

– Да одних Горних пять человек… Сергей Владимирович, Андрей Владимирович, Анатолий Владимирович, Павел Владимирович и Владимир Петрович… – горько перечислил Тихон.

– Вся семья… Я ведь тоже Горних… Такие памятники в каждой деревне… Сейчас у нас на всю деревню тридцать мужиков не наберешь…

– Может и надорвались страна… не перенесла такой трагедии, – вспомнил Тихон разговор с Нонной Викторовной.

– Мы ведь двух ребят из детдома взяли… – вскользь, как бы о чем‑то незначительном, произнес Иван Семенович, поправляя венок у памятника. – Первого сына не вернешь, но знаете… – чуть помолчав, он добавил: – У всех есть какой‑то рубеж, какая‑то «высотка» за которую, если хочешь остаться человеком, отступать уже нельзя. Без вас, вашего монастыря, я свою может даже бы не заметил, – он заботливо прижал к себе сына, нежно потрепав его по голове.

Глава 44

Под надвратной церковью Тихона уже ждал Гена, наблюдая, как другой трудник перекладывает брусчатку.

– Вот, осваиваю новую специальность, – пошутил Гена. – Хотя надеюсь, не понадобится. Уезжаю. Тебя дожидался. Поблагодарить и попрощаться.

Гена был счастлив. Уже забылись угрозы никогда больше не возвращаться в Москву, а остаться до конца жизни в монастыре. Он рассказал, что дело закрыли. Бывшая жена неожиданно уехала на свою родину.

– Предложили театр и денег столько… – Гена даже зажмурился от восторга. – Видимо поняли, кто для них важнее. Власть без нас недели не продержится.

Тихон устал с дороги и шел к себе, а Гена от радости не понимал, что тому хочется остаться одному и шел следом, болтая без умолку.

– Мы же, что такое? Мы сейчас тот самый опиум для народа… Раньше его вы попы в народ несли, а теперь мы. Почему жалкий актеришко или колченогий футболист получает в сотни раз больше ученого? Что власти толку от ученого? Ну придумает он какую‑нибудь умную ерунду… Власти от этого не тепло, не холодно. А актер, режиссер и даже футболист – это опора. Мы создаем легитимность власти. Из иллюзии делаем реальность. Это мы шьем новое платье короля. Без нас он голый и смешной.

– А тебе‑то что от этого? От денег? Придет другая власть… Найдется другая жена.. Поумнее, – немного раздраженно прервал его Тихон. – Да и как же искусство?  Творчество? Не только же ради денег?

– Да нет никакого искусства. Есть то, что в данный момент нужно данной власти. Она определяет, где искусство, а где «педерасты проклятые», как Никита Сергеевич говорил. Вчера Шолохов был гений, а Солженицын предатель Родины и лжец. А сегодня Солженицын – ум, совесть и честь, а Шолохов – литературный вор и бездарь. И так во всем мире. А если ты считаешь себя самым умным, то всегда найдется старая проститутка, которая скажет, что ты ее изнасиловал двадцать лет назад. Главные управления лагерей нигде не отменили: ни у нас, ни в Америке.

– Ну ты теперь наученный – сам разберешься, – опять прервал Тихон  хвастовство своего старого знакомого. Он вспомнил историю самого Гены и решил, что теперь‑то уж тот точно не допустит ошибок в своих спектаклях. – А то пожил бы еще… Здоровье поправил. Вон как порозовел на свежем воздухе.

– Не буду зарекаться, может еще вернусь. От судьбы не уйдешь, – Гена наконец понял, что мешает.

Попрощались холодно. Тихону не то что бы было обидно, но сейчас ему не хотелось смешивать эти ненужные пустые разговоры, с тем состоянием души, которое появилось у него после встречи на горе.

Через час, войдя в церковь, Тихон ощутил неясное предвкушение, что сегодня что‑то непременно должно произойти. Он зашел в алтарь, сделав пред Святым престолом земной поклон, поцеловав край его и напрестольный крест. Эту службу он совершал сотни раз, но никогда не было ощущения скуки. Мысли о судьбе, о своем предопределении смешивались с привычными ритуальными действиями. Он вышел на солею. Читая псалмы, Тихон отвлекался на свои мысли. Он думал о пропавшем куда‑то Прохоре, о стране, о смерти отца, о себе и своем выборе. А потом вспомнил мелодию на горе, бескрайний простор неба и земли за рекой… И как ярко вспыхнувший свет ощутил, осознал главное – свою любовь к господу, как  абсолютное счастье, после чего все вокруг стало понятно и просто. Он растерялся, перестал читать и заплакал…

Эпилог