Капитан Михалис

Старик наклонился, подбросил в огонь полено и глубоко задумался.

– Правильно сделал, – сказал он, наконец. – Плохо начал, но хорошо закончил. Вот какой червь точил его. Правильно сделал!

– Так ведь это преступление, капитан Сифакас!

– Одно преступление он совершил, только одно – оставил свой пост. За него он уже расплачивается, а придет время – расплатится сполна. Я верю в свою кровь!

– А женщина-то чем виновата?

– Да что женщина! Думай лучше о Крите, лирник! Ну иди, ложись спать. И держи язык за зубами, слышишь? Ни звука! Если это выйдет наружу – погибнут два капитана, а это не на пользу Криту. Спокойной ночи, иди! Я посижу еще немного у огня.

Рассвело. Огонь погас. Старик всю ночь проспал сидя. Бойцы Вендузоса, проглотив уйму ячменных лепешек, выпив несколько больших кувшинов вина, были уже в пути. Они торопились разгрузить корабль. Когда старик открыл глаза, их уже и след простыл. Только в комнате еще стоял запах крепкого табака, пота и винного перегара.

Близился полдень. Женщины пекли хлеб. Старику удалось нацарапать на грифельной доске три первые буквы греческого алфавита, и он с гордостью показывал их внуку. В это время к воротам подошел нездешний парень в фустанелле, гамашах, грубых крестьянских ботинках и в феске набекрень. За плечами у него висело ружье, а широкую грудь перекрещивали патронташи. На минуту он остановился в воротах – ну прямо орел.

– Ляпис! Ляпис![64] – закричали не то испуганные, не то обрадованные женщины.

Старик оторвал голову от доски.

– Добро пожаловать! – крикнул он. – Заходи, орел!

Гость переступил порог. Женщины залюбовались его молодцеватой выправкой.

– Мать его, наверно, не нарадуется таким сыном! – прошептала одна из них.

Парень подошел к старику, поздоровался.

– Ты капитан Сифакас?

– Он самый. Когда-то был капитаном, а теперь только старик Сифакас. Каким ветром занесло тебя в мой дом?

– Я с корабля капитана Стефаниса. Зовут меня Митрос Румелиот. Узнал я, что Крит сражается, вот и прибыл сюда на подмогу. На Сиросе один парень, по виду европеец, говорил, будто приходится тебе внуком. Велел передать тебе письмо лично в руки.

Старик взял письмо, сердце у него радостно забилось. От любимого внука, первенца сына Костароса. Его первого из всех качал он на коленях, он первый назвал его дедушкой.

– Дай Бой тебе здоровья, молодец, за твои труды, – сказал он и спрятал письмо за пазуху, глядя с улыбкой на Трасаки. – Мне его прочитает другой внук, он у нас грамотей… Но это потом. А теперь накрывайте на стол, женщины. У нас гость знаменитого рода, настоящий грек. Принесите для него хороший стул.

Принесли старинный стул с двуглавым орлом на спинке. Старик прямо сиял, казалось ему, будто принимает он у себя в доме дорогую гостью – саму Грецию. Будь это ночью, он велел бы зажечь все лампы и большие сосновые факелы. Но был день, и критское солнце висело прямо над светловолосой головой Митроса Румелиота, который тоже с восхищением смотрел на стоявшего перед ним величавого старика. Ну прямо древнегреческий бог, думал гость.

– Дедушка, говорят, ты прожил сто лет, – сказал Румелиот, – прошел через бури, через горе и радости, сражался и трудился целый век. Скажи, чем была для тебя такая долгая жизнь?

– Стаканом холодной воды, сынок, – ответил старик.

– И что, все еще не утолил жажду?

Сифакас высоко поднял жилистую, костлявую руку и торжественно произнес:

– Будь проклят тот, кто перестал чувствовать жажду!

Помолчали. Молодость любовалась старостью. Старость любовалась молодостью. Вокруг старика и юноши вертелся Трасаки и с восхищением разглядывал обоих, а чуть поодаль, сложив руки на животе, стояли женщины.

– Какие вести принес ты нам, молодец, со своей родины? – заговорил Сифакас и указал на север, в сторону горизонта. – Вас-то небось турки уже не беспокоят?

И, вздохнув, опустился на скамью. Гость сел на резной стул. Трасаки устроился рядом с дедом и пожирал глазами парня в фустанелле.

– Нет, – ответил Митрос, – зато беспокоят помещики, жандармы, депутаты… Да шут с ними, дедушка, не о них сейчас речь!

По двору разнесся запах горячего хлеба. У Румелиота закружилась голова: с самого утра во рту у него не было ни крошки. Он бросил жадный взгляд на горячие ячменные лепешки. Старик перехватил его взгляд, засмеялся.