Капитан Темпеста. Дамасский Лев. Дочери фараонов

Были организованы пышные празднества, по преимуществу на средства коммерсантов, и в них охотно принимали участие герцогиня, Мулей, паша, маленький Энцо, Мико и Никола, теперь поселившиеся в роскошном палаццо Лоредан на Большом Канале.

Заключение

Великая победа на море, самая крупная в мире, не оказала никакого влияния на тайные замыслы Филиппа II, который не желал, чтобы Венеция вновь обрела былое могущество и блеск.

Союзники же, вместо того чтобы воспользоваться поражением мусульман и уничтожением их непобедимого флота и отвоевать Кипр и Кандию, все еще не сдавшуюся, снова принялись ворошить старые обиды и распри, и, несмотря на отчаянные усилия Себастьяно Веньеро, союз распался, так ни на что и не решившись.

Несчастная Венецианская республика, несмотря на доблесть своих капитанов и матросов, опять осталась одна против мусульман, и только мальтийские рыцари пришли ей на помощь.

Себастьяно Веньеро очень уязвило и разгневало то, что Испания поставила рядом с ним еще одного командующего, оставив ему небольшую эскадру в Адриатическом море. Он вернулся на родину, где его встретили с великими почестями.

Этот великий мореплаватель, истинный победитель в битве при Лепанто, умер в должности дожа Венеции 3 марта 1578 года в возрасте восьмидесяти лет и был похоронен в Мурано, в церкви Сан-Пьетро Мартире.

Тем временем Кандия продолжала сопротивляться, и осада длилась более двадцати лет.

Когда же осажденные наконец сдались, их оставалось меньше четырех тысяч, и это были, скорее, четыре тысячи теней. Мусульмане их пощадили. Все гражданское население города исчезло: голод, бомбы и прочие невзгоды унесли жизни и мужчин, и женщин, и детей.

Однако Венеции удалось, после того как этот героический город сдался, получить от мусульман два маленьких порта для торговли с Кандией. Но через несколько лет и над этими портами снова взвились ненавистные флаги Полумесяца.

Дочери фараонов

1 На берегах Нила

На берегах величавого Нила все было спокойно.

Солнце садилось за пышные верхушки пальм, окунаясь в море огня, окрасившего багрянцем воды реки, отчего они стали похожи на только что выплавленную бронзу. А восток затянула лиловая дымка, которая с каждым мгновением становилась все гуще, возвещая приближение сумерек.

На берегу, прислонившись к стволу молодой пальмы и о чем-то глубоко задумавшись, стоял человек. Его рассеянный взгляд скользил по воде, с легким журчанием струящейся между погруженными в ил стеблями папируса.

Это был совсем еще молодой, не старше восемнадцати, египтянин, широкоплечий, с правильными чертами удивительно красивого лица, тонкими кистями нервных рук, с волосами цвета воронова крыла и очень черными глазами.

Его простую рубаху, спадавшую свободными складками, перехватывал в талии льняной пояс в белую и голубую полоску. Голову же украшал треугольный платок с цветной каймой, закрепленной на лбу тонкой кожаной полоской, концы которого спадали на плечи. Такой головной убор, защищавший от жгучих солнечных лучей, египтяне носили уже пять тысяч лет.

Юноша застыл в неподвижности, не замечая, что пальмы и реку уже заволокла вечерняя мгла, и, казалось, не думая о том, насколько опасно оставаться на берегу после заката.

Его черные глаза поблескивали сумрачно и печально, он неотрывно глядел перед собой, словно видел что-то ускользающее в ночной тени.

Он глубоко вздохнул и вздрогнул, уныло махнув рукой.

— Нил не ведет меня больше, — прошептал он. — Боги поддерживают только фараонов.

Юноша поднял глаза. На небе уже начали загораться звезды, и красноватый отсвет на западе, там, куда опустилось солнце, быстро угасал.

— Надо возвращаться, — тихо сказал он. — Унис будет беспокоиться, наверное, уже пошел в лес меня искать.

Он сделал несколько шагов и вдруг остановился, внимательно вглядываясь в сухую траву под пальмой. В опавшей листве что-то блеснуло. Он быстро наклонился и, сдавленно вскрикнув, поднял какую-то вещицу. Это оказалось золотое украшение в виде изогнувшейся змеи и головы коршуна, по бокам отделанное разноцветной эмалью.

— Да ведь это символ власти, права казнить и миловать! — воскликнул он.

Следующие минут семь он простоял не двигаясь, пристально глядя на странное украшение. Его лицо, покрытое легким загаром, гораздо более светлым, чем у крестьян-феллахов, бледнело на глазах.

— Да, — проговорил он с тревогой, — это символ права казнить и миловать, и носить его могут только фараоны. Унис мне его много раз показывал, он выбит на статуях пирамид и на лбу у Хафра[36] Великого, сына Осириса! Кто же была та девушка, которую я спас от зубов крокодила?

Он несколько раз провел рукой по вспотевшему лбу и снова заговорил: