Капитан Темпеста. Дамасский Лев. Дочери фараонов

— Говорят, здесь двенадцать миллионов талантов, — сказал Унис. — И это еще не все. Лапы полны изумрудов и других драгоценных камней. Если будет необходимость, они смогут принести еще много миллионов. Как думаешь, с таким богатством можно собрать хорошее войско?

— Думаю, да, — ответил Миринри. — Но как мой отец мог узнать, что в этом захоронении находится такое сокровище?

— Из древнейшего папируса, который он обнаружил в библиотеке первых фараонов.

— И никому не открыл своей тайны?

— Только мне.

— И эти сокровища ты сохранил для меня?

— Да, потому что они принадлежали тебе одному. Как только мы отсюда уедем, сюда придет тот, кто перевезет часть сокровищ в Мемфис.

— Но ведь никто не знает об их существовании!

— У твоего отца и его наследника остались верные друзья. Завтра их известят, что предсказание сбылось и ты готов завоевать трон и покарать бессовестного узурпатора.

— Значит, здесь уже кто-то был.

— Да, и я позабочусь о том, чтобы тебе его показать. Впрочем, он приходил по ночам, когда ты спал, и уходил с первыми проблесками дня. А теперь поклянись Тотом, богом-ибисом, что освободишь родину от узурпатора.

— Но ведь ты еще не представил мне доказательства того, что я действительно фараон, — сказал Миринри.

— Верно. Вернемся в пещеру и сразу пойдем. Уже очень поздно, а статуя Мемнона звучит только на рассвете.

Они молча отправились обратно, миновали кошачью галерею и вышли, протиснувшись сквозь сфинкса, занимавшего конец пещеры.

Унис взял терракотовую амфору, наполнил два стакана из толстого стекла сладким пивом, которым Осирис, по легенде, одарил смертных вместе с пальмовым вином, и предложил юноше выпить, сказав при этом:

— Пусть нечистый демон смерти прикоснется к тому, кто нарушит клятву.

Потом взял в углу два коротких и тяжелых бронзовых меча и протянул один Миринри.

— Пойдем, — сказал он. — Половина ночи уже прошла.

3 Кровь фараонов

Закрыв вход каменной плитой, чтобы в их отсутствие какой-нибудь зверь не завладел пещерой, поскольку в ту эпоху Египет был густо населен львами и гиенами, жрец и юноша отправились в дорогу, держа путь в противоположную от Нила сторону и стараясь не терять друг друга из виду.

Перед ними на восток простиралась пустыня, которую потом египтяне ценой неимоверных усилий превратят в цветущий край. Строго говоря, это была не совсем пустыня, как, к примеру, Ливийская или Сахара, выжженные солнцем и лишенные всякой растительности. Ее, скорее, можно было бы назвать огромной необработанной равниной, тянущейся от Нила до Красного моря.

То здесь, то там попадались маленькие рощицы пальм того вида, что называют пряничным деревом. Они разрастаются очень быстро даже на самых бедных почвах. Кое-где виднелись пальмы делеб с утолщением посередине ствола. Они не образуют рощ, предпочитая расти в одиночестве.

Вдали слышались крики шакалов, которые при приближении людей удирали с быстротой молнии, за песчаными дюнами с издевкой хохотали гиены, но на глаза не показывались: в те времена они не отличались таким нахальством, как сейчас.

Ночь выдалась ясная и тихая, на равнине царил полный покой. Над прибрежными нильскими рощами висела луна, и тени путников в ее свете непомерно вытягивались. Среди звезд ярко сверкала комета, а небо было такой чистоты и прозрачности, каким можно любоваться только в этих местах.

Ни Унис, ни Миринри не говорили ни слова, оба, казалось, полностью погрузились в свои мысли. Только жрец время от времени поднимал глаза на комету и пристально в нее вглядывался. А юноша смотрел перед собой, словно пытаясь разглядеть что-то бегущее впереди. Может быть, девушку, которая впервые в жизни заставила его сердце так сильно забиться.

Они прошли уже много миль вглубь пустыни, когда Унис, по-отечески положив руку на плечо юноши, вдруг спросил:

— О чем ты думаешь, Миринри?

Потомок фараонов вздрогнул, будто его внезапно оторвали от какого-то сладостного видения, и ответил рассеянно:

— Да так, сам не знаю… О многом…

— Наверное, о той безграничной власти, которой добьешься в Мемфисе?

— Можно и так сказать.

— И о мести?

— Может быть, и о мести.

— Нет, ты обманываешь меня. Я наблюдаю за тобой с той минуты, как мы вышли. Нет, не власть, не честолюбивые амбиции и не ненависть смущают сейчас ум сына великого Тети, основателя династии, — с горечью сказал Унис.

— Откуда ты знаешь?

— Твои глаза ни разу даже не взглянули на хвостатую звезду, указывающую на твою судьбу и твою стезю.

— Это правда, — с глубоким вздохом ответил Миринри.

— Ты думал о девушке, которую спас от смерти на берегу Нила.

— Зачем отпираться? Да, Унис, я думал о ней.

— Она что, зельем каким-нибудь тебя опоила?

— Нет.

— Так почему же ты любишь ее так сильно, что забываешь о величии и высшей власти, которой позавидовал бы каждый? — Унис остановился и печально посмотрел на юношу.

Миринри несколько мгновений молчал, потом резко повернулся к жрецу и сказал: