Карьеристы

Побеждая себя, она испытывала некоторое удовлетворение, словно доказывала, что и у нее есть воля. Восхищалась своей непреклонностью и верностью, и ей казалось, что по ним, как по кочкам, перебредет она затягивающее ее болото. Не хотела понять, что похожа на пловца, который плывет против течения. Вот, кажется, продвинулся вперед, но остров, до которого надо доплыть, все удаляется и удаляется…

И однажды, в канун масленницы, все ее мучения, сомнения, внутренняя борьба кончились. Зина бросилась в прежнюю жизнь, как головой в омут.

* * *

Позвонил телефон. С некоторым волнением, словно предчувствуя что-то, она сняла трубку.

— Добрый вечер, сударыня! Дома ли господин Домантас?

Голос Мурзы…

— Его нет, только что ушел на заседание, — ответила она растерянно.

— Тогда — до скорого свидания…

Она опустила трубку и с минуту стояла в замешательстве, не зная, что предпринять.

«Ну и упорство… — думала она. — Однако следует немного привести себя в порядок…»

И пошла в спальню переодеться.

Минут через пятнадцать раздался звонок, и служанка впустила Мурзу.

— Вы еще больше похорошели, моя королева! — воскликнул он, словно ничего не случилось, и, раскрыв объятия, двинулся к ней, долго целовал ее руки и, почти не понижая голоса, без всякого смущения заговорил: — В самом деле, вы молодеете с каждым днем. Поверьте, у вас на лице первая весна со всей прелестью первых фиалок!

Комплименты есть комплименты, они тем и приятны, что в них таится угодливая ложь, в которой порой оказываются крупицы правды. И Домантене улыбнулась.

— Вы сегодня в прекрасном настроении.

Он был и впрямь нарядно одет, дышал здоровьем и беззаботной радостью.

Сердце Зеноны забилось сильнее. Мурза был как бы живым укором всей ее тоске и скуке. Его улыбка, горячие глаза, казалось, для того только и созданы, чтобы будить жажду счастья в чутком женском сердце.

— Дорогая моя! — продолжал он, пожирая ее глазами. — Приглашаю вас поужинать со мной в «Версале». Я должен вам сообщить нечто очень важное.

— Благодарю, но я не смогу… мне… еще неудобно… Садитесь, поговорим здесь.

Мурза взял ее руку, снова поднес к губам.

— Я не могу забыть вас… Не мучайте меня и себя. Столь многое изменилось за это время, но моя любовь к вам осталась прежней. Послушай меня, — вдруг перешел он на интимный шепот. — Поедем!

— Господин Алексас, я не могу! — попыталась она одернуть гостя, но в голосе прорвалась нежность.

— От себя не убежишь! — проникновенно перебил он. — Бесполезно думать, что это возможно. Я теперь многое понял, и мне все стало ясно. Об этом я и хочу рассказать вам.

— А что скажут люди?

— Какое нам до них дело?! В конце концов, никто нас и не увидит, я заказал отдельный кабинет… Поедем! Дорогая моя Зенона, поедем!

Она чувствовала, как соскальзывает с последней кочки, проваливается в бездонную топь, но спасения уже не видела.

— Слабая я женщина… — шепнула она, соглашаясь. — Обождите. Только переоденусь. Но у меня есть не больше часа… — И она поспешила в спальню.

* * *

Домантас сразу ощутил перемену.

Зина снова часто уходила из дому и возвращалась за полночь. Больше она уже не объяснялась, не оправдывалась, не рассказывала, где была и что делала. Вела себя с ним спокойно, ровно, холодно. Когда он к ней обращался, отвечала вежливо, почти официально. И сама ни о чем не спрашивала, ни на что не жаловалась.

Он понял — что-то происходит. Неизбежность драмы пугала его. Он не мог представить себе, чем все это может кончиться. Зная о встречах жены с Мурзой, он старался успокоить себя мыслью, что дружба эта временная и несерьезная. Он избегал даже мысли о разрыве. Что же, все бывает… Возникают всевозможные семейные бури, и Зина может заблуждаться, даже ошибаться, но только на время, только на время… В любой момент снова прояснится жизнь… В святость семейных уз Викторас верил больше, чем в чувства, чем в страсть, заставляющую принимать необдуманные решения.

Пока Альгирдукас был с ними, они оба без слов понимали смысл своих отношений. И он и она от многого могли ради него отказаться. Теперь оба очутились в пустыне, в голом поле, без дорог и без цели. Но… И Домантас поднимал голову, по лицу его пробегал отблеск света, как луч солнца, пробившийся из-за туч.

Как-то вечером, когда жена пришла пораньше, он сказал:

— Я понимаю, Зинут, что ты бежишь от тоски. Конечно, дома не о ком заботиться…

Домантене подозрительно уставилась на мужа, отошла к книжной полке, вынула несколько книг и стала перелистывать их, сама не зная, чего ищет. Она догадывалась, что муж заговорил о чем-то очень серьезном.

— Книги тебе надоели, — помолчав, продолжал Домантас, — музыка тоже… Сидишь одна и смотришь в окно…

— Привыкла, — не оборачиваясь, ответила она.

Викторас подошел, взял ее за руки, усадил на диван. Сел рядом.

Она чувствовала себя будто пойманная, смотрела то в пол, то куда-то в сторону, не осмеливаясь поднять на него глаза.

— Послушай, ты помнишь нашу прежнюю квартиру? Она была очень скромна, не правда ли? Только две комнатки. Но там было так хорошо, так славно жить. Помнишь?

Ее ресницы поднялись, в глазах засветилось воспоминание о прошлом.