Карьеристы

— Атеистка — да! Хотя не могу поклясться, что никогда не вернусь к вере… Правда, думаю — этого не случится. Что же до социализма, то я его уже почти похоронила. Быстро, не правда ли? Но ведь это же смешно: социалист, который, сколачивая капитал, выступает против капитализма! Кроме того, я пришла к выводу, что в моих взглядах имеется одно большое противоречие: социализм ставит во главу угла коллектив, а я поклоняюсь индивиду. Может, все это плоды женской логики?.. Но, поверьте, ни разу в жизни, ни на минуту не пришлось мне вступать в конфликт со своими убеждениями. История довольно банальная: на службе меня преследовали за мои идеи, и я жаждала свободы. Но постепенно начала понимать, что настоящую независимость может принести только богатство. Да, да, богатство, в совершенно буржуазном значении… Я решила, что первым условием свободы личности является ее экономическая независимость. Зачем же долго рассуждать — хорошую идею следует немедленно воплощать в жизнь! Вот я и стала добиваться самостоятельности… С помощью бизнеса. Отсюда и кажущееся противоречие моих дел и былых идей — социалист, стремящийся к богатству.

— Вы, безусловно, знакомы с Мурзой? — неожиданно повернул разговор Домантас. — Он тоже большой поклонник капитала, но стремится разбогатеть несколько иным способом.

Крауялене покачала головой. Да, она хорошо знает Мурзу, многое о нем слышала.

— Он кладет все свои силы на алтарь отечества, — иронически усмехнулась Юлия.

— А ведь у него тоже есть своя философия; правда, отличающаяся от вашей…

— Знаю. По его мнению — любые средства хороши, лишь бы создать собственных капиталистов.

— И взятки, и ложь, и воровство!

Крауляне посерьезнела. Она многозначительно посмотрела на гостя.

— Почему так много желчи? Он же ваш товарищ по партии.

По взгляду и тону хозяйки Домантас понял, что она осведомлена обо всем, происходящем в его семье.

— У меня есть для этого причины, — буркнул он, отводя глаза.

Ему стало несколько не по себе. Но, странное дело, на этот раз у него не возникло желания промолчать. В последнее время он все чаще ощущал потребность высказаться, поговорить с кем-то по душам, найти человека, который посочувствует, поймет. Впрочем, нет! Кто угодно, только не эта женщина! Хотя, быть может, именно она могла бы лучше других понять его, разделить горе… Нет, только не она. К черту сентиментальность! Как не стыдно тебе, Викторас, даже думать об этом? Он встал, прошелся по салону, желая отделаться от своих горьких мыслей.

Крауялене тактично умолкла и больше ни о чем не расспрашивала, хотя видела, как нуждается этот человек в друге. Она бы не отказала ему в участии, ибо всем сердцем желала Домантасу добра… Но…

Молчание затянулось. Викторас взял со столика книгу, ее, вероятно, читала хозяйка, посмотрел заглавие: роман Кнута Гамсуна «Виктория». Полистал, потом положил назад и вдруг, безотносительно к прежнему разговору, спросил:

— Скажите, а вы счастливы? Вот вы богаты, у вас свое дело, прекрасная квартира и так далее… Но чувствуете ли вы себя счастливой? Простите, что я так, прямо, спрашиваю об этом.

Ему действительно стало как-то неловко за свой бесцеремонный вопрос.

Крауялене не ответила. Она поднялась с кресла, подошла к столу и потянулась к томику Гамсуна.

— Хороший роман. Читали?

— Читал.

— Правда, замечательный?

— Интересный. Так сказать, повествование об одной несчастной любви.

— Не об одной — о двух!

Она пристально посмотрела прямо в глаза собеседника. Викторас не выдержал взгляда, отвернулся, сделал вид, что его интересуют липы за окном.

Пауза затянулась. Тишина стала гнетущей. Домантас просто физически ощущал вопрошающий взгляд Юлии и словно боялся его. Казалось, встретятся их глаза — и что-то произойдет… Поэтому, не оборачиваясь, он лихорадочно искал слова, чтобы прервать это неловкое молчание.

— А вы не ездите в провинцию агитировать? — пришла ему на помощь Юлия, и у него на душе сразу полегчало.

— Не стремлюсь… У меня нет ораторских способностей.

— Ну, для того чтобы ораторствовать там, способностей не нужно — достаточно нахальства!.. Да что ж мы стоим? — И она сама опустилась на диван. — Прошу, — указала ему место рядом с собой.

Но Домантас сел в стоявшее против дивана кресло. Теперь он уже взял себя в руки, к нему вернулось обычное хладнокровие. Можно было продолжать ни к чему не обязывающую тему.

— Я полагаю иначе: чтобы быть хорошим оратором, уметь агитировать — нужен специальный талант. Если не верите мне, послушайте когда-нибудь, как выступает перед толпой ваш муж, господин Крауялис.

И она сумела взять себя в руки. Выражение ее лица тоже изменилось. Серьезно, строго и вместе с тем со скрытой печалью смотрела она на Домантаса.

— Никогда не пойду на его митинги и никогда не стану слушать его речей! — отрезала она.

— Ну конечно, у вас же совсем другие убеждения…

— Не потому… Просто никогда, и все!.. — повторила она, покраснев от сдерживаемого раздражения.

Снова наступила гнетущая тишина.