Карьеристы

— Должен констатировать, что подписка могла быть куда больше, но кое-что и на эти деньги можно купить. Итак, что же купить? Ясно одно — подарок должен быть и оригинальным, и полезным, и со значением. Здесь было внесено несколько дельных предложений. Со своей стороны комитет тоже кое-что обдумал. И вот от имени комитета я предлагаю приобрести уже упомянутого здесь «Пахаря» и плюс к нему несколько хороших сервизов. Мы наводили справки: «Пахарь» стоит три тысячи, а на оставшиеся четыре можно будет купить фарфор, хрусталь и серебро. Возражение, что лошадь у «Пахаря» — одни сплошные кости, несерьезно. Наш славный юбиляр как раз больше всего интересуется трудовым и малоземельным крестьянством. Откормленный конь противоречил бы всей идеологии господина министра. Значит, решено… А на торжественный обед всем придется внести еще по десятке.

Домантас поднял руку и, стараясь не сорваться, спокойно попросил слова.

— Я предлагаю образовать фонд студенческих стипендий имени юбиляра. Собранные сегодня деньги могли бы стать неплохой основой такого фонда.

Все удивленно и заинтересованно смотрели то на директора департамента, то на председателя юбилейного комитета.

— Господину Домантасу следовало бы знать, что, прежде чем предлагать, как использовать собранные деньги, следовало бы самому внести хоть несколько литов! — отрезал новый директор.

— А я считаю, что, прежде чем жертвовать, надо знать, на что пойдут твои деньги! — не смолчал Домантас. Голос его дрожал от ярости.

— Кажется, по-литовски было сказано, что мы собираем деньги на подарок министру, а не для помощи неимущим студентам, — вконец рассвирепев, выпалил его оппонент.

— У меня нет денег на покупку тарелок… И кроме того, кроме того, полагаю, господин министр имеет из чего есть, — все больше раздражаясь и забывая об осторожности, во всеуслышание заявил Домантас.

— Я посоветовал бы вам быть поскромнее… или вы не понимаете?! — покраснев, выкрикнул председатель комитета.

— Как тут не понять!.. Однако лизать башмаки не обучен! — бросил Домантас еще более озлобленно.

Намек был слишком ясен, но подхалим сумел взять себя в руки и как бы пропустил мимо ушей оскорбительные слова Домантаса. Он поставил на голосование свое предложение.

Возражений не было. Присутствующие подняли руки механически, так как все их внимание было поглощено спором Домантаса с новым директором. Одни удивлялись его смелости, другие сердились, третьи радовались, но все чувствовали, что это дело может кончиться весьма печально.

* * *

Новый директор был человеком коварным. Он немедленно принял все меры, чтобы как можно скорее избавиться от строптивого кадема. И это ему прекрасно удалось, так как он великолепно умел выдвигать неопровержимые обвинения и находить нужных свидетелей.

Конфликт разбирали на квартире у министра и в центральном комитете партии ляудининков. Само собой разумеется, «обвиняемого» никто не пригласил. Домантас и не догадывался, как основательно рассматривали здесь его политическую деятельность и сколько вменили ему в вину «страшных преступлений», якобы совершенных им за время сравнительно короткой карьеры. Увольнение со службы Бутаутайте тоже не было забыто и прекрасно послужило для оправдания принципа: «Око за око, зуб за зуб». После этих разбирательств Домантас получил письмо за подписью самого министра. Такие письма зачастую определяют всю дальнейшую жизнь человека: с первого числа ему предоставляли месячный отпуск. После отпуска он может не возвращаться на службу…

Это письмо потрясло Домантаса. Он без жалоб снес бы все: перевод в другой департамент, понижение в референты, наконец, направление в провинцию, но что его уволят вчистую, совсем лишат работы — этого он никак не ожидал. Удар был тем болезненнее, что Домантас не чувствовал за собой ни малейшей вины. Напротив, он полагал, что имеет кое-какие заслуги: обязанности свои выполнял усердно, добросовестно, не польстился ни на единую взятку и, хотя был ставленником христианских демократов, объективно, без фанатизма относился к членам других партий, государственные дела решал в интересах страны. Если же он не умел льстить и угодничать, если не желал молчать о творящихся безобразиях, если порой не мог сдержать резкое слово, то виновен в этом его прямой нрав, его благородство, любовь к правде и нетерпимость ко злу. Его душа была чистой и порывистой, но не гибкой. Он был слеплен из добротной, но плохо вымешенной глины. И хотя не испытывал недостатка в добрых чувствах и намерениях, не умел по-настоящему бороться со злом, не имел обдуманного, методичного плана действий, ибо не понимал до конца всей сложности жизни, не разбирался в разнообразии человеческих характеров…

И патриотизм Домантаса тоже был каким-то неосознанным, разумом он своих чувств не проверял. Стремился работать добросовестно лишь потому, что любил родину, не подводя под это стремление теории: дескать, для благоденствия государства требуются хорошие чиновники. Стихийная любовь и здесь была основой его труда ради всеобщего благоденствия…