Карьеристы

Теперь Домантас плелся, опустив голову, по каунасским улицам и комкал в кармане это злополучное письмо. Его вина была взвешена на непонятных для него весах, и он ощущал себя крайне несправедливо наказанным. Взобрался на гору и, вместо того чтобы идти домой, свернул в дубовую рощу, боясь встретиться с кем-нибудь и проговориться о своей беде. Гораздо лучше остаться одному со своим горем.

Чистый воздух, зелень и нежный шорох дубов понемногу приводили его в норму, приглушали, успокаивали боль в сердце.

И лишь побродив пару часов и ощутив сильную усталость, направился он домой.

Жены не было. Викторас съел уже остывший обед, улегся на диван в кабинете и курил сигарету за сигаретой. Полная апатия овладела им. Все вокруг — и квартира, и мебель, и улица за окном, все то, что он помнил, чем восхищался, чему радовался, что ценил и идеализировал, — все это теперь вызывало чувство неприязни, горечи и даже злобы.

До позднего вечера провалялся он в одиночестве, никуда не выходил, ни с кем не разговаривал и, ложась спать, радовался, что жена еще не вернулась и хоть сегодня не придется сообщать ей о постигшей их беде.

Сон был тяжелый, полный хаотических видений. Он проснулся с головной болью, однако настроение улучшилось, и все происшедшее выглядело уже гораздо проще, не так страшно. Викторас отправился в департамент, оставив жену спящей. К работе, правда, душа не лежала. Все здесь казалось каким-то чуждым, далеким, словно он лишь на время заглянул сюда и занялся каким-то не своим делом. Успокоившись, он принялся раздумывать о дальнейшей жизни, о том, где удастся найти работу. Эта проблема не особенно пугала его. Ведь имеется достаточно частных учреждений, разные общества и организации, где всегда с удовольствием возьмут серьезного и добросовестного работника. Если сразу и не окажется свободного места, подождет месяц-другой: в конце концов что-нибудь подыщет. Хотя сбережений у него и нет, но если сократить некоторые расходы, один-два месяца протянуть можно. Ведь у него не семеро по лавкам… Их всего двое, оба молоды, здоровы, с голода не умрут. Наконец, имеет значение и то, что он принадлежит к определенной группе людей, к партии, для которой он столько трудился. Она поможет устроиться на службу или даст временную работу, в крайнем случае — предоставит кредит. Неужели бросит своего человека в беде? И на худой конец есть пресса — та соломинка, за которую хватаются все утопающие: уж здесь-то он найдет применение своим силам! Немало статей написал он, их охотно печатали и неплохо за них платили.

Хорошенько и со всех сторон обдумав создавшуюся ситуацию, Домантас вернулся домой в гораздо лучшем настроении, чем вчера. Теперь можно было сообщить обо всем Зине. Правда, решиться на это и сейчас было нелегко. Он боялся ее упреков, слез.

А Зина в этот вечер, как нарочно, вернулась домой довольно рано, и они вдвоем сели пить чай.

— В будущем месяце получаю отпуск, — буркнул он наконец глухо и нечленораздельно, не поднимая глаз.

— Так. И где же ты думаешь провести его? — осведомилась жена без всякой заинтересованности. В ее тоне прозвучало безразличие, словно он был ей совсем чужой, и спрашивала она не «где проведем отпуск», а «где ты думаешь провести его». Домантаса это обидело, однако он сдержал раздражение и ответил:

— Полагаю, что этим летом мы никуда не поедем.

— Почему?

— А просто так… Останется в кармане лишний лит… — подбирал он слова, обдумывая, как сообщить ей самую неприятную новость.

— Решил экономить? Уж не дом ли собираешься строить? — съязвила жена, не скрывая иронии.

Домантас еще ниже опустил голову и сказал задумчиво, словно самому себе:

— А пожалуй, было бы неплохо иметь собственный дом… хоть небольшой… или, на худой конец, собственную квартиру…

— Поздравляю! — улыбнулась она. — Разумное желание, жаль, что запоздалое… Ну, признайся: шатается твое директорское кресло? — приперла она мужа к стене, догадываясь, что скрывается за его словами.

— Уже уволили.

У Домантене только чуть порозовели щеки. Минуту она молчала, серьезно глядя на Виктораса, вовсе не собираясь устраивать истерики, рыдать и ломать руки. Мысль о возможности такого конца карьеры мужа не была ей чужда; она неоднократно думала об этом и отнюдь не успокаивала себя: дескать, все обойдется… Однако не ожидала, что все произойдет так скоро. И эта внезапность несколько обескуражила ее.

— С какого времени? — холодно уточнила она.

— Месяц отпуска мне оплатят, а после — свободен…

— И от службы, и от жалованья, — с оскорбительным презрением закончила она недоговоренное мужем.

Собираясь с силами, чтобы рассказать о случившемся, Домантас опасался ее причитаний и слез… Зина же отреагировала на сообщение без плача и стенаний, и Домантас почувствовал себя глубоко обиженным.

— Да, и от службы, и от жалованья… хотя, кажется, тебе от этого ни тепло ни холодно, — после небольшой паузы с нескрываемой горечью упрекнул он ее.

Она усмехнулась. В этой ее странной усмешке проскользнула жалость, смешанная с презрением.