Карьеристы

— Какой ты все-таки ребенок, Викторас. Все еще думаешь: нация, государство, честность… Боже мой, боже!

— А что я должен был делать? Воровать… как Мурза? — резко бросил он.

У Домантене только губы дрогнули и вспыхнули в темных глазах горячие огоньки. Но, совладав с собой, четко выговаривая каждый слог, она уязвила мужа:

— Не плюй в колодец, из которого пил и из которого, может быть, еще придется пить!

— Никогда! — в том же тоне отрезал он.

— Поживем — увидим…

Он кусал губы, стараясь придумать, как бы еще обидеть жену.

— Конечно, я один виноват в том, что у нас нет ни гроша! А что сделала ты, чтобы приберечь на черный день сотню-другую литов? Могла бы поменьше тратить на украшения да наряды, — глядишь, что-нибудь и отложила бы!

— Ты совершенно невозможен! — взорвалась Домантене. — Не видел, что ли, как другие живут?! И жалованье у них не больше твоего, а жены куда лучше одеваются. Люди строят себе дома, покупают автомобили. Опять скажешь — крадут? Если бы воровали — сидели в тюрьме! Просто умеют зарабатывать разными способами, вот что! Ведь занимая хорошее место, можно заработать. Тебе и самому предлагали, а ты?.. Фи! Потому что никогда ничего не понимал. Потому что ты, как смеются над тобой умные люди, страдаешь болезнью идеализма. Вот тебе и воздали за праведность… Наградили… Получай эту награду и продолжай трудиться… на благо отечества! Но платить тебе оно больше не будет. Можешь спустить с себя последнюю шкуру и пожертвовать ближним.

— Замолчи! — прохрипел Домантас, замахнувшись дрожащей рукой.

Зина побледнела, отпрянула от него.

Секунду он стоял как в столбняке. Потом выскочил в прихожую, схватил шляпу и, хлопнув дверью, торопливо сбежал вниз по лестнице.

«Нет! Неправда! Не все в жизни — грязь! Есть, есть, есть правда на свете!»

Сжимая кулаки, он спорил с каким-то невидимым, схватившим его за горло врагом, с вездесущим черным злом, непобедимым как ночь.

XVII

Начался отпуск. Но совсем не такой, какие бывали прежде. Ни муж, ни жена не поминали больше ни о курортах, ни о поездках, ни о летних туалетах… Домантас озабоченно метался в поисках работы, и Зина тоже весь день пропадала вне дома… словно не успела закончить в городе какие-то дела. Теперь она все время нервничала, сердилась, была рассеянна.

Получить место оказалось труднее, чем Домантас предполагал. Государственной службы он даже не искал, так как для получения ее требовались рекомендации лидеров партии ляудининков, близкое знакомство с влиятельными дамами или, наконец, измена своим убеждениям и публичное раскаяние в ошибках прошлого. Домантас готов был скорее терпеть нужду, чем прибегнуть к подобным средствам.

Но и со службой в частных заведениях тоже было трудно. После поражения кадемов на выборах появилось большое количество безработных, подобных Домантасу. Те из уволенных в первую очередь чиновников, кто действовал оперативно, сумели все-таки с грехом пополам устроиться, кое-кому помогли рекомендации лидеров партии, еще сохранивших свой политический вес… Но опоздавшим, к которым принадлежал и Домантас, пришлось туго. Слова утешения, советы и обещания они получали в изобилии, но должности, на которые они могли бы претендовать, были уже заняты.

Пришлось браться за перо. Домантас начал сотрудничать в нескольких газетах и журналах. Тут пока еще было посвободнее, не столь большой наплыв. Каждая статья его публиковалась, и время от времени перепадал кое-какой гонорар. Конечно, работа эта была не из очень доходных, но все же лучше, чем ничего. Сведя расходы к минимуму, можно было как-то тянуть.

И все-таки работа в печати интересовала Домантаса. Помимо нескольких десятков литов в неделю она доставляла еще и моральное удовлетворение. У него был неплохой стиль, и добросовестные читатели дочитывали его опусы до конца без особой скуки…

Если здесь все развивалось успешно, то на домашнем фронте положение осложнилось: Зина исчезла. Уже несколько суток она не возвращалась домой. Сбежала? Сошлась с Мурзой? Но почему ничего ему не сказала? Ведь не привяжет он ее, если ей вздумалось уйти. Хорошо еще, что за последние месяцы он привык редко видеть Зину дома, иначе, наверно, уже стал бы разыскивать ее через полицию.

Миновала неделя. И вот у их подъезда остановилось такси, из которого вышла пропавшая жена. Еще в окно Домантас увидел, как она похудела и изменилась.

— Ты очень волновался, что меня нет?.. — заговорила она несмело, миролюбиво, тихо.

Беспомощно улыбаясь, подошла к мужу, поцеловала его в губы и, не снимая пальто, опустилась на диван. Домантас удивленно молчал.

Выглядела она действительно скверно — лицо побледнело, глаза запали, и под ними без всякого подкрашивания легли темные тени, руки тоже какие-то бескровные, худые — почти прозрачные; стала похожа на уставшего ребенка — легкая, бледная, невинная…

Сердце Виктораса охватила острая жалость. Он подошел к жене, склонился к ней:

— Что с тобой? Ты больна?

— Неважно чувствую себя. Но скоро окрепну.

Она ответила так, словно муж знал, что с ней произошло.

— А что с тобой было?

— Немножко полежала в женской больнице…