Карьеристы

— Не совсем так. Просто я уверена — жизнь бела, а вы засиделись в своей черной раковине. Скорее вылезайте из нее! Вам кажется: произошла величайшая трагедия — уволили со службы, ушла жена!.. Простите, что я так резко говорю, но иначе не умею. Уволили? Превосходно! Только радоваться надо — вы стали на путь подлинной свободы личности, обрели самостоятельность. Сбежала жена? Так женитесь на другой! Подумаешь, сложная арифметика!

— Арифметика действительно простая, — улыбнулся Домантас, прогоняя возникшее было чувство обиды. Он понимал, что Юлия желает подбодрить его. — У вас все — дважды два…

— Разумеется! Возьмите службу: на вас все время давит бремя приказов, циркуляров, вы не имеете права свободно мыслить, не можете поступать согласно своим желаниям… Неужели вам приятно подчиняться? Быть лишь исполнителем чужой воли?

— Простите, сударыня, но вы словно в шорах, ничего вокруг видеть не хотите. Вбили себе в голову идею какой-то «абсолютной свободы личности» и никаких резонов не признаете. А ведь рядом с этой абстракцией, с этой фикцией существует реальность, страдают и радуются живые люди. Правда, вам до них никакого дела нет. Твердите свое: подчинение чужой воле — позор и ужас! Где же выход? Удались в пустыню и живи один? Но ведь так нельзя! Ведь человек должен опираться на что-то, за что-то держаться. Он нуждается — понимаете ли вы это? — нуждается в помощи, в сочувствии себе подобных. Ему необходимо быть с кем-нибудь. Не в одиночестве, а с близким человеком, с людьми. Это непреложный закон. Закон существования человеческого общества. Выдумать можно что угодно, любую, простите, чепуху, но чувство зачастую правильнее воспринимает бытие, чем разум…

Домантас увлекся было, но, сообразив, что его слишком занесло в сферу чувств, внезапно оборвал свои рассуждения. Глядя вниз и концом трости сталкивая со своего пути растоптанные комочки снега, он некоторое время молча шагал рядом с Юлией. Крауялене тоже молчала. Она улыбалась чему-то своему. Слова столь горячо возражавшего ей собеседника не задевали ее, скорее даже доставляли удовольствие. Наконец Домантас нарушил молчание:

— Ну а, скажем, источник существования? Не все же имеют возможность жить так самостоятельно, как вы.

— О, жизнь полна возможностей! Просто, желая добиться независимости, каждый должен с чего-то начинать. У вас есть сбережения — принимайтесь за какое-нибудь дело. Или идите ко мне в компаньоны! Вложите свой капитал, расширим предприятие и ни от кого не будем зависеть. А что? Превосходная идея! Как это она раньше не пришла мне в голову! Согласны?

Домантас искренне рассмеялся.

— Действительно! Разве в банках мало денег! Только моих — ни цента.

— Не может быть! Вы ведь прилично зарабатывали.

— Широко и жили.

— Ясно. Женушка умела тратить… Ненавижу таких! Хотят казаться аристократками, но все свои амбиции строят только на доходах мужа. Настоящая женщина должна быть экономически независима… Ну вот мы и пришли. Может, заглянете? Буду очень рада.

Домантас на минутку остановился у ее дверей. Зайти? Впрочем, нет. Прямота и безапелляционность суждений Юлии несколько коробили его сегодня.

— А Юргис дома? — вдруг неизвестно почему спросил он.

— Не знаю… Должен быть дома. Я ведь, правду сказать, обращаюсь с ним теперь куда строже, чем прежде. Суну в руки книгу и приказываю никуда не отлучаться. Иначе с ним нельзя. Как еще отучишь его от всяких собраний, заседаний, митингов… от ресторанов? Чего я только не делала: и просила, и объясняла!.. Ничего не помогает. Пришлось принимать крутые меры…

«Чем дальше, тем все хуже говорит она о Юргисе», — подумал Домантас.

— Ну, теперь-то, после декабрьских событий, митинговать запрещено, — сказал он, желая хоть как-то заступиться за приятеля.

— Ох, не говорите! Свинья всегда лужу найдет. Сдается мне, какие-то тайные ячейки организовывать принялся. Да ну его! Заходите, прошу вас! Что уж у подъезда-то стоять? Холодно.

Домантас пообещал заглянуть как-нибудь в другой раз, извинился и откланялся.

Распрощавшись с Юлией, он долго бродил по улицам. «Рассуждает о свободе личности, а мужа хочет держать под каблуком… Обычная женская непоследовательность. А может, это у них потому, что не любят друг друга?.. Впрочем, не мое дело…»

Зашел в ресторан, спросил пива. В углу за столиком сидели двое молодых людей в компании с двумя накрашенными дамочками. Женщины были явно навеселе, их голоса и смех разносились по всему залу. Домантас засмотрелся на одну из них. «Губы-то намазаны, словно в крови! Но смеяться умеет. Красиво смеется». И подумал, что уже очень давно не слышал женского смеха… Подумал и тут же рассердился и на себя, и на эту хохотушку, и вообще на весь мир… А женщина все смеялась, поблескивая ровными белыми зубками. «Хороша, чертовка, ничего не скажешь!» — вслух пробормотал Домантас и закурил сигарету. Молодой человек, сидевший напротив красотки, откинулся на стуле и вдруг заблеял высоким тенорком: «Любовь свободна, мир чарует, законов всех она сильней, меня не любишь, но люблю я, так берегись любви моей!»