Карьеристы

— Может быть… Но и друзей иметь хочется. С кем еще поговоришь? Вот и к тебе приперся. С самых выборов не виделись. И Мурзу с тех пор не встречал… Правда, наш Мурза… Слыхал? Говорят, о-го-го какой домище отгрохал: самый большой в Каунасе! Балконы, лифты, шесть этажей… Всюду мрамор. Шик-модерн! Такие, говорят, палаты воздвиг, что куда там Крезу, черт его побери со всеми потрохами! За каждую квартирку по тысяче литов драть будет. Представляешь? По тысчонке в месяц за одну квартирку! Ну, может, чуть меньше. А сколько квартир в доме? Нет, право слово, голова у этого Мурзы! Хоть и гад, а голова на плечах есть.

Домантас покраснел, нахмурился и наконец выдавил:

— Одной головы человеку мало, нужно и сердце иметь! Идеалы нужны, любовь к людям, к правде… Да мало ли что там еще в придачу к голове требуется… вон у головастика голова куда как велика, а только он даже и не лягушка еще…

— Ошибаешься, ошибаешься, братец ты мой! — взвился Крауялис. — У кого капитал, тот на все наплевал! Он и умный, он и правый, он и кудрявый… Я Мурзу, может, не меньше, чем ты, ненавижу, но в двух вещах завидую ему: во-первых, что он богат, а во-вторых… Эх, Викторас, братец ты мой милый… Веришь? Так бы и зарыдал с тобою вместе.

— Тебе-то на что жаловаться? Жену взял богатую, умную, серьезную. — Голос Домантаса предательски дрогнул: разговор коснулся открытой еще раны.

Но и для Юргиса, верно, небезразлична была эта тема, глаза у него загорелись, лицо налилось кровью.

— Эх, Викторас, Викторюкас! Ничегошеньки-то ты не знаешь… — с пафосом проговорил он. — Жена… Женитьба эта была глупее и бессмысленнее, чем все мои речи на митингах. Ей-богу, глупее. Самым наипоследнейшим делом была моя женитьба, вот что. Да, да, клянусь! Я тебе — как на исповеди: поверь, Викторас, на деньгах я женился, на богатство польстился… Ты не перебивай меня, слушай! На деньгах жениться не так уж страшно, не так уж позорно, ежели у человека за душой еще что-нибудь есть помимо брака — ну там работа, идеи разные… А для меня любовь женщины была всем, к чему я стремился, что мог обрести в этом мире. Она казалась мне единственной опорой, оставалась моей единственной верой… Погоди! Я еще не все сказал. Ты слушай! Всю жизнь до женитьбы надеялся я, что любовь вернет мне нечто потерянное, вырванное у меня жизнью, восстановит разрушенное и уничтоженное. Я надеялся, что любовь станет для меня бальзамом, живой водой, ну не знаю, чем там еще! Воскресит меня, помирит с людьми… Поверь мне, хоть десятой доле того, о чем я говорю, поверь и пойми: любовь женщины должна была вернуть мне веру в себя, дать спокойствие душе, вселить желание жить, думать, делать что-то полезное, хорошее. Она должна была уничтожить во мне ненависть к людям, поднять, обогреть…

— Если ты так понимаешь любовь, почему же на деньгах женился? Подождал бы, когда придет любовь… — пробормотал Домантас, ошарашенный признанием Юргиса. — Не понимаю я тебя.

— Хочешь — верь, хочешь — не верь, но я и сам себя не понимаю. Клянусь тебе, не понимаю! Какого черта я на эти деньги польстился?! Зачем? Впрочем, нет. Вру! Не слушай ты меня! Я ведь прекрасно знаю — хотел быть богатым. Хотел иметь право любому плевать в морду. Ясно тебе, в чем тут дело? Ненавидел я людей и поэтому хотел богатым стать. Понимаешь? Только все это богатство оказалось миражем. Как был я голяком, так им и остался. Может, и есть у жены денежки, но капитал этот она от меня за семью замками держит. И вот еще что: ты не думай, я не только из-за денег женился. Очаровала меня Бутаутайте своей философией абсолютной свободы личности. Каких только, черт ее побери, речей не толкала по сему поводу! Теперь тебе должно быть ясно то, чего я и сам иногда не понимаю. Ясно?

— Ясно.

— Ну вот мне и легче.

Они замолчали. Лицо Крауялиса стало багровым. Лоб усыпали капельки пота. Он достал сигарету и разминал ее в пальцах, готовясь закурить. Делал он это с таким вниманием и усердием, будто бог весть какую важную работу совершал.

— Твоя Юлия — женщина умная. Думаю, с ней можно ужиться.

— Женщина? Нет, братец ты мой, не женщина она, а унтер-офицер, главнокомандующий и проповедник, вместе взятые… Женщина! Знал бы ты, какого она о самой себе мнения! Если хочешь, она считает себя столь могучей и мудрой, что для нее управлять всем миром — плевое дело. А приходится одним мною командовать… Разве она может этим удовлетвориться? Представляешь? Весь этот поток, весь этот поток мудрости — на одну мою бедную голову! Жуть. Проповедям ее ни конца ни края нет. Мне поверь, и словечка вставить не дает… А так иной раз хочется кое-что сказать. Совсем уж у меня слов нету, что ли? Вот и приперся к тебе, чешу язык… Где еще доведется поговорить всласть? Ну, чего улыбаешься? Ты не думай, я отлично знаю, что любая речь интересна только самому оратору, а слушатель — лицо страдающее… Но что поделаешь, терпи. Кончится терпение — гони домой.

— Зачем так? Мне действительно интересно. И одиночество надоело…