Карл Маркс. История жизни

«Восемнадцатое брюмера» Вейдемейер напечатал в тысяче экземпляров, из которых он отправил в Европу приблизительно треть, но не все это количество поступило в книжные магазины; часть экземпляров партийные друзья распространили в Англии и на Рейне. Даже «радикальные» книгопродавцы не соглашались распространять столь «несвоевременное» произведение. Точно так же трудно было сбыть с рук английский перевод «Восемнадцатого брюмера», сделанный Пипером и проредактированный Энгельсом.

Трудность найти издателя увеличивалась для Маркса еще вследствие того, что непосредственно вслед за бонапартистским переворотом последовал процесс кёльнских коммунистов.

Процесс кёльнских коммунистов

Со времени арестов, произведенных в мае 1851 г., Маркс с живейшим участием следил за ходом следствия; но оно останавливалось на каждом шагу «за недостатком объективных оснований для обвинения», как это было признано даже обвинительной камерой кёльнского апелляционного суда, — и поэтому пока мало что приходилось предпринимать. Одиннадцати подсудимым ничего нельзя было поставить в вину, кроме участия в тайном обществе пропаганды, а за это по уголовному уложению не полагалось никакого наказания.

Но, по желанию короля, «драгоценному» Штиберу предложено было дать «образчик своего искусства» и разыграть перед прусской публикой давно желанное представление раскрытого (и главное) наказанного заговора, а Штибер был слишком хороший патриот, чтобы не исполнить желание своего повелителя и короля. Он достойным образом начал с кражи со взломом, приказав одному из своих агентов взломать письменный стол некоего Освальда Дитца, бывшего секретаря в обособившемся союзе Виллиха. Своим верным полицейским чутьем Штибер понял, что неосторожная и необдуманная деятельность этого союза откроет для его возвышенной миссии такие шансы на успех, каких тщетно было ждать от «партии Маркса».

Ему действительно удалось с помощью выкраденных бумаг, при содействии всяческих провокаторов и путем разных полицейских хитростей (причем ему деятельно помогала бонапартовская полиция накануне государственного переворота), сфабриковать «Немецко-французский заговор в Париже». Это привело в феврале 1852 г. к осуждению парижским судом присяжных нескольких несчастных немецких рабочих к более или менее продолжительному тюремному заключению. Но при всем искусстве Штибера ему не удалось установить какую-либо связь этого дела с кёльнскими подсудимыми; на них не падало и тени доказательств виновности из всего «Немецко-французского заговора».

Напротив того, благодаря парижскому процессу резче обнаружилась рознь между «партией Маркса» и «партией Виллиха — Шаппера». Весною и летом 1852 г. трения между партиями усилились, особенно в виду того, что Виллих был по-прежнему заодно с Кинкелем, а возвращение последнего из Америки вновь раздуло прежние ссоры среди эмигрантов. Кинкелю не удалось собрать 20 000 талеров, которые должны были послужить основой для революционного национального займа; он собрал лишь около половины этой суммы, и демократические эмигранты не только ломали себе головы, но и расшибали их друг другу, обсуждая вопрос, как использовать эти деньги. Наконец решено было вложить 1000 фунтов — остальное ушло на путевые издержки и иные расходы — в вестминстерский банк, как фонд для первого временного правительства. Такой цели деньги Кинкеля никогда не послужили, но пятнадцать лет спустя — и в этом примиряющий конец всей авантюры — эти деньги помогли немецкой социал-демократической печати справиться со многими затруднениями на первых ее шагах.

В то время как еще бушевали распри из-за этого клада Нибелунгов, Маркс и Энгельс охарактеризовали героев борьбы в нескольких набросках пером, к сожалению не сохранившихся для потомства. Сделали они это по предложению венгерского полковника Банья, который явился к ним в качестве директора полиции венгерской эмиграции и предъявил патент на это звание, изготовленный собственноручно Кошутом. В действительности Банья был международный сыщик, выступивший как таковой именно в этом случае: доверенную ему Марксом рукопись, которая предназначалась для одного берлинского издателя, он передал прусскому правительству. Маркс немедленно разоблачил обманщика, послав в нью-йоркскую уголовную газету донесение за своей подписью, но рукопись пропала и так и осталась неразысканной до сих пор. Если прусское правительство стремилось овладеть рукописью, чтобы извлечь из нее материал для кёльнского процесса, то это были тщетные усилия любви.