Карр

Меж двух таких лесных царств, в долине, спускающейся из глубины зелени и через каменоломню выходящей широким устьем к озеру, прилепился не то большой поселок, не то маленький городок, с добротными, больше каменными домишками, главным образом, беленькими, но частью и желтыми, и розоватыми (просто уж кому какой камень достался, или — изредка — дорогая, привозимая с ярмарки, краска — хозяева бережливостью отличались, на украшательство тратиться не любили). Зато строили на совесть, чтобы нигде не текло, не сыпалось (еще на ремонт потом тратиться), не дуло, зимой не выстуживало (дрова–то, они денег стоят). Сами крепенькие, не то чтобы малорослые, но казавшиеся приземистыми от этой своей крепости, строили некрасивыми, задубевшими от работы с малолетства руками, как кому по душе пришлось, однако соблюдая все же некоторый порядок; за этим и начальство следило, понимая, что в пчелином улье или муравейнике — что налоги собирать, что драчунов разнимать — несподручно. Была поэтому одна, но просторная и относительно чистая главная улица — так и называлась: «Главная» — к ней примыкало сколько–то (никто не считал) улочек и переулков: там уж насчет чистоты и простора — где как придется, где хозяева побогаче, где и победнее; однако до совсем уж трущобного безобразия нигде не доходило — не любили этого. Упиралась главная улица в «Набережную» (одно название: даже ограждения никакого не было — денег стоит; так — довольно свободная полоса ровной дороги между озером и первым рядом домов) и пристань — лодки держали, рыбку ловили.

По главной улице, конечно, — заведения, числом три; это солидные, дорогие. В боковых улочках — тоже, конечно, заведения, подешевле и поплоше; зато и повеселее — тут и пели погромче, не стесняясь даже начальства, и плясали, адски грохоча сапогами и поминутно тиская подружек за толстые попы. Ну и выбитых зубов, конечно, поутру выметалось поболе, не без того. На полдороге к пристани — базарная и всякого другого общественного назначения площадь, на нее также выходили: присутствие, казенный дом и церковь с простым, но таким же крепким и основательным, как и все вокруг, крестом. Церковь — хорошая, красивая, прихожане на полезное, как они были уверены, дело–то не скупились.

* * *

Ну и не все, разумеется, жители маленького того, — не то городка, не то поселка, настолько мелкого, что даже имя его не сохранилось, слизанное жадным языком времени — далеко не все были такими вот одинаково крепкими, приземистыми, работящими да скуповатыми. Так, конечно же, никогда не бывает. Были среди них худые и почти высокие, были слабые здоровьем и духом, были строгие, педантичные и чопорные книгочеи, были бесшабашные бездельники и даже пьяницы; были они в большинстве своем не весьма далеки умом, и утонченностью чувств также не отличались, но были и такие, что запросто толковали Священное Писание и плакали на молитве. Словом, разные попадались, разные.

И все ж таки, большей гибкостью ума, большей чувствительностью, даже, подчас, мечтательностью отличалось молодое поколение. Так и обычно бывает, даже в природе — пока росток юн — он нежен и гибок, бурно текут по нему жизненные соки, охотно и легко повертывается он и в одну и в другую сторону, следуя за согревающим его солнцем; вырастет — одеревенеет, покроется корою как броней, замрет в могучей своей неподвижности, будто оглохнет и ослепнет; одно слово — дуб.

Иначе говоря, молодое–то оно молодое, но дело это также преходящее. Подрастает оно, делается — средним; появляются у него новые заботы и хлопоты, на чувствительность, а равно и мечтательность не остается уж времени, да и кажется — к чему они? Думать, изощряя ум, тоже особенно незачем: что нужно доброму человеку для жизни, давно уже выдумано, а что не выдумано — так, может, оно–то и не нужно, вредно, может быть. Среднее поколение — старится, недолог век людской на этой земле, несравним он с веком деревьев, рек или скал, старикам уже совсем недосуг всякими глупостями голову занимать — у них мысли простые, спокойные, нужные: какая погода назавтра будет, чем сегодня кишечник порадует, в порядке ли дела у среднего поколения — детей, да и у младшего, — подрастающих внуков, — живот от лесных орехов не болит ли?.. Ах, да, внуки–то уже не ребята малые, во–он они под окном, — молодые люди, ходят, глаза мечтательные, о чем мечтают–то?.. — да тебе, дедушка, на что?.. — и то, правду сказать, ни на что, так просто; мне уж это все равно… Вот и поговорили.

И все–таки, несмотря на это вечное коловращение, а может быть, и благодаря нему, нет на земле ни одного леса, где не тянулся бы к солнцу хоть один зеленый росток, нет ни одного людского поселения, где не звучал бы хоть один молодой голос, что, запинаясь и поминутно вздыхая, первый раз произносит слова: «ты… ну, это, понимаешь… пойдешь сегодня со мною?..»