Карт-Бланш для Синей Бороды

Поиски Гюнебрет не приносили успеха. Один за одним возвращались слуги, чтобы поесть, отоспаться и снова отправиться искать дочь графа. На мои расспросы они отвечали односложно: «нет», «не нашли», «ничего не известно». Ален не возвращался, и единственное, что я могла сделать для него – это передать еду с нарочным.

Злодеи погибли, но вместе с ними погибла и моя счастливая семейная жизнь. Если случится страшное, сможет ли Ален смириться с этой потерей? Ведь так или иначе, но именно я оказалась повинной в этой трагедии.

Теперь мне не было нужды готовить завтраки, и обеды я тоже не готовила. Но удовольствия от отдыха не было, наоборот – пришла тягостная пустота. Ночами я не могла уснуть и всё молилась, молилась. Небеса не могут быть так несправедливы к нам – в это я верила всем сердцем. На четвертую ночь я задремала только после третьих петухов, когда пора было уже вставать. Проснулась я от движения воздуха и испуганно вскочила. Но это был Ален – он вошёл тихо-тихо, сел на край постели и стягивал рубашку.

– Прости, не хотел тебя будить, – сказал он.

– Нашли? – только и спросила я.

– Нет, – ответил он, стащил штаны и улегся на краю постели, отвернувшись от меня.

Я лежала без сна, боясь пошевелиться, чтобы не потревожить мужа. Мне хотелось прикоснуться к нему, проявляя тем самым участие и сочувствие. Разделить с ним его тревогу, но я не была уверена, что это нужно ему сейчас. После недавних событий мы впервые оказались в постели, но ни ему, ни мне было не до любовных утех.

Зимняя ночь тянется долго, а мне она казалась бесконечной. Ах, Реджи, Реджи… Зачем же ты сотворил всё-таки уснула и увидела себя во сне совсем маленькой. Рядом был Реджи – ещё обыкновенный мальчишка, в котором не было ничего демонического. Мы играли возле старой мельницы, и Реджи клялся, что в подполе мельницы живут страшные существа – с головой кошки и с телом крысы. А ещё он говорил, что если я кому-нибудь проболтаюсь об этом, он посадит в подпол меня.

Я проснулась, как будто меня толкнули в бок, и села в постели с бешено колотящимся сердцем. Ален спал рядом крепким, тяжелым сном. Я затрясла его за плечо, но он проснулся не сразу, только забормотал что-то невнятное. Потом он посмотрел на меня мутными со сна глазами, но когда я начала рассказывать про то, как в детстве играла с Реджи возле заброшенной мельницы, сон с него сразу соскочил.

– Если ехать в Ренн, свернуть направо или налево? – спросил он, вскакивая и поспешно одеваясь.

– Если я поеду с вами, то мы доберемся туда быстрее! – сказала я.

Он посмотрел на меня с сомнением:

– Я собирался ехать в седле.

– Я очень хорошо держусь в седле, – заверила я его, хотя все внутри сжалось, едва я представила ночную поездку на лошади, верхом, да еще в мороз.

Ален посмотрел с еще большим сомнением, но сказал, чтобы я одевалась потеплее, и вышел.

Когда я спустилась вниз и выглянула из-за двери, утренний морозный воздух так и обжег легкие.

Во дворе стояли запряженные сани, и Ален бросил на сиденье одну медвежью шкуру, а вторую принес Пепе, чтобы было, чем укрыться.

– Садись, – коротко приказал мне муж, и я запрыгнула на сиденье, торопясь укрыться до самой шеи.

Ален, вооруженный длинным кинжалом, сам правил лошадьми, а Пепе, сидевший с ним на облучке с арбалетом наперевес, то и дело уговаривал хозяина пожалеть лошадей и не гнать так быстро. Мы добрались до загородных домов, когда совсем рассвело. Тут я вылезла из теплого гнездышка медвежьих шкур и указала дорогу – сначала мимо домов, потом к реке. Здесь лежал глубокий снег и к реке тянулись овраги – лошади не прошли бы. Ален натянул поводья и выпрыгнул из саней, сразу провалившись по колено.

– Подождите здесь, миледи, – посоветовал Пепе, отправляясь следом за хозяином.

Но как я могла усидеть на месте?

Занесенная снегом мельница возникла перед нами, как затаившееся чудовище. Я сразу поняла, что не ошиблась – дверь на мельницу была приоткрыта, и снег кто-то пригреб на одну сторону, чтобы можно было войти.

– Гюнебрет!! – заорал Ален во всю силу, врываясь внутрь.

Тишина… А потом откуда-то снизу донеслись яростные вопли и стук. Я добралась до порога, уселась прямо на пол, и силы оставили меня. Прислонившись затылком к косяку, я слушала дикие крики и проклятья, как самую лучшую музыку, потому что это означало, что Гюнебрет жива. Ведь так ругаться могла только моя падчерица.

Я слышала, как Ален и Пепе что-то с треском ломали, пробиваясь вниз, а потом голос Гюнебрет раздался совсем рядом:

– Этому хлыщу я сверну шею! Ну и намерзлась я там! Гадёныш! Вот ведь гадёныш! Неделю на одних сухарях! Неделю!

Поднявшись на ноги, я встретила освобождённую и освободителей, не зная, что сказать. Стояла и прижимала руки к груди, раздумывая, уместно ли будет обнять Гюнебрет. Моя падчерица шла, укутанная отцовским меховым плащом, бледная, с запавшими щеками, с синяком под глазом, но в остальном ничуть не потерявшая прежнего задора.

– И ты здесь, – с улыбкой сказала она, увидев меня. – Могли бы и пораньше за мной приехать!

– Как ты там оказалась, дурочка? – спросил её отец.

Она сразу присмирела и повесила нос: