Карт-Бланш для Синей Бороды

Я несмело коснулась отложного ворота, потянула вниз тонкую белую ткань, обнажая крепкие плечи, мускулистую спину, на которой было несколько шрамов – тонких, давно заживших. Спустив рубашку до запястий, я не торопилась снимать её до конца.

– Отчего у вас шрамы, милорд? – спросила я, касаясь одного из них пальцем.

– Тот, что гладишь – от восточной сабли, – сказал он. – Я был молод и не знал, что к врагу нельзя поворачиваться спиной. Тот, что под лопаткой…

– Вот этот? – я погладила другой шрам – неровный, бугристый.

– Да, этот. Он остался на память от битвы на Яванском мосту…

– Где вы один остановили двести конников?

– Двести! – он усмехнулся. – Кто их считал? Они ехали по четверо в ряд, мне только и оставалось, что отбиваться от четверых и продержаться до прихода подмоги. Но человек сорок я там положил, это точно. Шрам оставили свои – полезли с помощью и неловко махнули кривым ножом.

– А этот? – я провела пальцами по третьему шраму – самому длинному, он уходил с правого бока к груди.

– А это меня пытались убить по просьбе моей второй жены, – сказал граф и вдруг повернулся лицом. – Видишь, какой длинный? – он прижал мою руку к своему телу и заставил провести ладонью до середины груди. – Располосовали почти надвое. Наверное, моей второй жене было мало одного мужа. Поэтому она решила сделать из меня двух де Конморов.

Он не отпускал мою руку, а я не пыталась её отнять. Некоторое время мы стояли, глядя друг другу в глаза. Тело его было твердым, горячим, и я поняла, что совсем не хочу убирать ладонь с его груди.

– Бланш… – сказал граф и замолчал.

– Да, милорд? – прошептала я.

– Ты можешь звать меня по имени? Милорд – это надоело до зубной боли! – вспылил он и отстранился, срывая рубашку и бросая ее на пол.

Я подобрала и её, и положила на лавку, рядом с камзолом, и только теперь смогла разглядеть браслет на правой руке графа. Медный браслет. Странный. В виде змеи, кусающей собственный хвост. Мне припомнились слова Вильямины – что-то она говорила о браслете, о том, что граф должен кому-то его подарить. Но задать вопрос я не успела.

– Набери в кувшин воды и полей мне, – приказал граф, и в его голосе послышались уже знакомые резкие нотки.

Он наклонился, и я щедро полила его трижды, пока он с фырканьем плескал воду в лицо, на плечи и грудь. Я смотрела, как вода стекает по его телу, словно завороженная. Никогда я даже подумать не могла, что это так красиво и так волнительно – когда мужчина моется. Граф не заметил моего взгляда. Потому что когда выпрямился, я уже смотрела в пол.

– Подай полотенце.

Я подала полотенце, он скомкал его, принявшись яростно тереть лицо и грудь, и спросил, услышав мой смех:

– Чему это ты радуешься?

– Неужели вы не умеете даже вытираться по-человечески? – спросила я, отбирая и расправляя полотенце. – Давайте вытру вас.

Промокая его кожу от влаги, я занималась этим делом гораздо дольше, чем требовалось, но граф не возражал.

– Это самое приятное мытье в моей жизни, – сказал он, когда я прикладывала развернутое полотенце к его груди, и помедлив добавил: – А в твоей, Бланш?

Мне стоило больших усилий, чтобы не выказать смущения. Уши всё равно загорелись, но учитывая мою прическу, граф не мог этого заметить.

– Что сказать на это, милорд? – я пожала плечами, продолжая орудовать полотенцем. – У меня небольшой опыт по мытью мужчин. Не могу сказать, было ли то, что сейчас было, приятным для меня… Скорее – странным.

– Конечно, – пробормотал он, потом хмыкнул и подошел к лавке, чтобы взять свежую рубашку.

На первом этаже мы столкнулись с Барбеттой и Вамбри, они возвращались из сада – румяные, запорошенные снегом. Барбетта что-то выговаривала дочери графа, а та хохотала во всё горло. Увидев отца, она бросилась к нему обниматься. Он не ожидал такой встречи и смущенно погладил её по голове:

– Что за нежности, Вамбри? Ты мне сейчас шею свернешь.

Она горячо зашептала ему, а я похолодела, не зная, что она понарасскажет графу. Может, пожалуется на жестокую мачеху?

Но глядя на шепчущихся отца и дочь, я ощутила ещё сожаление и зависть. Мой отец был строг в воспитании, и о том, чтобы вот так броситься ему на шею не могло быть и речи. Во время болезни он сильно изменился, но и тогда предпочитал держать нас с сёстрами на расстоянии.

– Через полчаса будет ужин, – объявила Барбетта, угадав мои чувства. – Миледи, вы не хотите проследить, как сервируют стол?

– Да, обязательно, – я взяла служанку под руку, и мы пошли в кухню, оставив отца и дочь наедине.

На ужин подали мясной сборный суп с сырными гренками, фаршированную курицу и сладкий пирог с вишнями, вываренными в меду. Вамбри уплетала всё за обе щеки и болтала не переставая, рассказывая отцу о том, как она устроила на псарне собак. Он слушал с интересом и что-то уточнял у неё, советовал. А иногда они принимались спорить – как лучше держать такс, например. На сене или на войлочных подстилках.

Барбетта посмотрела на меня из-за кресла графа со значением, и я кивнула ей. По-моему, все были довольны в этот вечер, и у меня не было повода грустить, но тоска, а ещё больше – непонятный страх сжимали сердце.