Карта небесной сферы, или Тайный меридиан

Она стала подниматься по трапу и скоро исчезла в темноте. Кой знал, что все это он уже однажды пережил. Луч солнца и янтарная капелька, вспомнил он. Пистолет Кискороса, глубокое разочарование Палермо, безмолвие и неподвижность Пилото – все это он снова увидел, а потом снова оперся головой на переборку. Его уверенность, его одиночество достигли совершенства. Возможно, думал Кой, он заблуждается: между рыцарями и оруженосцами нет непреодолимой границы. Ведь и Танжер – по-своему, конечно, – все время нашептывала ему правду.

По здравом размышлении для жертвы предательство имеет особый привкус. Человек бередит рану, наслаждается своей погибелью. Это – как ревность: страдают больше от последствий, чем от самого факта. Есть что-то извращенно сладкое в освобождении от моральных принципов, на которые то и другое дает разрешение, в мучительном сборе улик, в ожидаемой уязвленности, когда подозрения подтверждаются. И Кой, который для себя все это открыл впервые, все думал и думал, сидя на корточках возле проржавевшей переборки в трюме наполовину разобранного сухогруза рядом с Пилото и Нино Палермо под наставленным на них пистолетом Орасио Кискороса.

– Главное – терпение, – говорил им аргентинец. – Как говорят у меня на родине, к рассвету все воры прибиваются к родному дому.

Прошел почти час, и Кискорос наконец более или менее разговорился. Когда бывший босс перестал осыпать его оскорблениями и ругать за предательство, герой Мальвин немного расслабился и, быть может в память о прежних временах, кое-что рассказал; этому отчасти помогли темнота, которую едва пробивал свет керосиновой лампы, необычность места и долгое ожидание. Кискорос, как убедился Кой, особой разговорчивостью не страдал; но, как все смертные, хотел оправдать свои поступки. Поэтому они узнали, что впервые с Танжер он встретился, передавая ей сообщение от Палермо, и она, обладая изумительными талантами и великолепной интуицией, сумела склонить его на свою сторону во время долгого – мужского, подчеркнул Кискорос, – разговора; сумела убедить его в обоюдной выгоде, которую они извлекут из этого предприятия: если ему удастся отстранить Палермо, работая двойным агентом, он получает тридцать процентов. И вообще жизнь – это ведь сделка и все такое прочее. А главное, деньги – это деньги. Кроме того, сеньора Сото – настоящая дама. Танжер напоминала ему еще одну особу из «монтанерос», которую он знавал в 1976 году в Инженерно-морском училище под серебряным светом луны, – они проработали вместе неделю, а она так и не назвала свою фамилию. Глядя на меланхоличную усатую физиономию, Кой без труда представил себе, как унтер-офицер Кискорос «работает» в ИМУ, представил запах горящего от электродов человеческого мяса, который смешивается с запахами бифштексов с Ла-Костанера, музыкой из ресторации «Вьехо Альмасен» и смешками девиц с улицы Флорида. «Да, улица Флорида», – с тоской произнес Кискорос, оттягивая свои аргентинские подтяжки. Но это совсем другая история. А что касается Танжер – настоящей сеньоры, постоянно повторял Кискорос, – то каждый случай, когда Нино Палермо посылал его следить за ней или оказывать на нее давление, Кискорос использовал, чтобы предоставить ей информацию. Самую полную, какую только мог собрать. Так было и в Барселоне, и в Мадриде, и в Кадисе, и в Гибралтаре, и в Картахене. Танжер всегда знала, что он где-то рядом, и информировала Кискороса обо всех шагах, которые предпринимает вместе с Коем. «Почти обо всех», – сделал деликатную оговорку аргентинец. А Палермо его предполагаемый осведомитель скармливал все время весьма ограниченную информацию, и так продолжалось до той поры, пока боссу наконец не надоели все эти песни и он не решил, что пора самому посмотреть на место событий. Это могло бы все испортить, но, к счастью для Танжер, изумруды уже были на борту «Карпанты». У Кискороса выхода не было, оставалось только следовать в фарватере Палермо. Разница была лишь в одном: караулить в этом трюме двоих – Пилото и Коя, или троих – плюс Палермо. Трех зайцев одним ударом. Хотя Кискорос надеялся, что удар наносить не придется.

– Я это так не оставлю, – говорил Палермо. – Я тебя найду, где бы ты… Черт побери. Где бы ты ни был. И ее найду, и тебя.

Кискорос не слишком встревожился.

– Дама эта весьма разумна и сумеет позаботиться о себе. А я… я намереваюсь уехать далеко. На родину вернусь, как поется, с лицом поблекшим, постаревшим и куплю себе поместье в Рио-Гальегос.

– Зачем ей нужно восемь часов?

– Это же ясно. Чтобы перепрятать изумруды в надежное место.

– И надуть тебя, как она надула всех нас.

– Нет. – Кискорос повел своим пистолетом из стороны в сторону. – У нас все четко. Я ей нужен.

– Этой лисе никто не нужен.

Аргентинец выпрямился, наморщил лоб. Лягушачьи глаза метали стрелы в Палермо.

– Не смейте так говорить о ней!

Палермо смотрел на аргентинца как на зеленого марсианина.

– Орасио, не вешай мне лапшу на уши. Не надо… Послушай… Неужели она и тебе запудрила мозги?

– Замолчите.

– Ну и штучка!

Кискорос сделал шаг вперед. Пистолет был нацелен в голову бывшего босса.