Кастелау

Хорошо все-таки, что я тебе все это пишу, а не рассказываю, потому что из-за носков этих дурацких только что ревела. Сама не знаю почему. Когда я маленькая, совсем еще девчонкой, плакала, мама всегда говорила: «От слез пятен не остается». Еще как остаются. Просто это такие пятна, что их не видно.

Смотри-ка, полшестого уже. В такую рань я уже целую вечность на ногах не была, разве что из-за кашля.

Они такое место нашли, где тропа поворачивает. Поворотов-то на этой тропе, конечно, полно было, тропа горная как-никак, но это место для съемки особенно удачным оказалось, потому что там прямо по курсу выступ скалы торчал, куда камеру установить можно. И солнце с нужной стороны, всё как по заказу. Мне кажется, я бы это место и сейчас с закрытыми глазами нашла, хотя ни разу там не была больше, ни разу за все те годы, что потом еще в Кастелау жила. Я бы не выдержала. Говорила всем, что у меня боязнь высоты, вот я в горы и не хожу.

Они хотели всю сцену одним непрерывным планом снять, не как обычно, без всяких там перестановок и монтажных хитростей. Не до жиру, когда пленки в обрез. Хаук вообще заявил, мол, сколько в камере пленки, он на сто процентов сказать не может, но точно знает, что мало, поэтому снять надо все одним планом и с первого дубля.

Из деревенских там никого не было. У них теперь совсем другие заботы были, чем на нашу киношную суету глазеть.

И вот, значит, Вальтер с Августином вниз по горной тропе идут, а Вернер из-за скалы выскакивает и их останавливает. И обратно на фронт их отправить хочет, а они отказываются. И тогда он требует, чтобы Вальтер ему свой пистолет сдал, и тот вроде как пистолет ему протягивает, но тут вдруг…

Семь часов уже. Нет уж, допишу до конца. Ничего не поделаешь.

И тут Вальтер Арнольд моего Вернера [Неразборчиво, написанное многократно зачеркнуто].

Условлено было, что это холостой патрон будет, просто бабахнет, и всё. Вальтер Арнольд потом говорил, что вообще не понимает, откуда боевой патрон взялся, это, мол, просто уму непостижимо, и он в отчаянии, что такой несчастный случай приключился, и он, получается, замешан, хотя он ни словом ни духом не виноват. Но я-то не дальше двух метров от камеры стояла, и с моего места всю сцену отлично было видно, так вот, я поклясться готова: Вальтер вообще не испугался, когда увидел, что это не холостой выстрел был. Я бы и на суде, под присягой, то же самое показала.

Только никакого суда так никогда и не было. Куда удобнее оказалось просто поверить Вальтеру Арнольду на слово, что это несчастный случай. Тем паче что и остальные всё подтвердили.

Но я лично – не верю.

Вижу, почерк у меня все неразборчивей становится. Такие воспоминания, что пришлось их малость запить.

Райтшталлер прав оказался, говоря, что, когда в человека пуля попадает, он не так падает. Вернер за грудь не хватался, как они на репетиции задумали, у него руки вверх взметнулись, выстрелом его будто назад отбросило и на спину опрокинуло, и опереться он тоже не успел. Упал, как поваленное дерево. Я даже подумала, господи, он же ушибся, ему больно будет, – но больно ему уже не было.

Сперва все решили, что Вернер просто сыграл иначе, не так, как наметили. Августин – тот зааплодировал даже. Не сразу, конечно, а только после того, как Вальтер последнюю реплику всей сцены произнес: «Идем, Буфф! Нас ждет новая жизнь».

Но Вернер не сыграл. Он по-настоящему мертвый был.

Я потом около него сидела, голову себе на колени положила. На мне юбка была, которую Марианна мне одолжила, темно-зеленая, материал плотный такой, толстый, помню, я еще думала, такие пятна крови – их нипочем не вывести. Они и правда так и не сошли.

У Вернера лицо было – как будто он улыбается, но этак с хитринкой. Словно он что-то такое знает, чего другие еще не заметили. И вот эта картина – она до сих пор у меня перед глазами. Эта его полуулыбка на мертвом лице.

Вот и вся история, и больше я о ней говорить не хочу. Чтобы никаких вопросов, вообще ничего. Когда в Америку свою вернешься, Эрни Уолтона разыщешь, его и спрашивай.

Скоро восемь уже, попробую все-таки немного поспать. Когда проснусь, отнесу письмо на почту.

Или просто суну тебе в руки, когда ты снова со своим «Ухером» ко мне пожалуешь. Только рассказывать-то уже почти нечего. Всего лишь про остаток моей жизни.

Тити

Маркус Хекенбихлер. Ответ на вопрос анкеты

(1988)

Вопрос № 9

Об этой истории я только по рассказам знаю, про то, что потом в Кастелау говорили. Меня в тот день в ополчение призвали. Судя по всему, что люди рассказывали, это несчастный случай был. Там в какой-то сцене холостым патроном должны были стрелять, но патрон по недосмотру почему-то боевой оказался. Вообще-то по долгу службы именно моему отцу тот случай полагалось расследовать, и он сперва распорядился убитого в подвал «Вацманна» отнести, в самый низ, к пивным бочкам, там холоднее всего. Но потом решили господина Эренфельза просто так, без всякого расследования похоронить.