Кастелау

Тогда, прямо у могилы, я упала без чувств. Звучит высокопарно, но на самом деле… Просто брякнулась… Ники меня подхватил, и меня в «Вацманн» отнесли… Сама я этого уже не… Помню только самое последнее, что на кладбище мне… И вот эта картина отпечаталась, как… Словно фотография на стене, снимок, на который я будто каждый день смотрю. Это горка выкопанной земли, комьями, но не коричневой или там не черной, как обычно земля бывает, а желтоватой, и в ней лопаты торчат и крест приготовленный лежит. Они, после того как могилу засыплют, в землю его воткнуть собирались. Поэтому Ники нижний конец заострил. И я, как только вот этот кол заостренный увидела… Представила себе, как они его в землю вколачивают, а там Вернер лежит, с дыркой в груди, и кол этот точнехонько в дырку… И так явно себе представила, будто воочию, ну, тут я и…

Они в кровать меня уложили, в той комнате, которую мы с Вернером делили. Там все еще как при нем было, машинка его на столе и вообще всё. Пиджак просто на стул брошен, не как положено, на спинку повешен, а второпях шваркнут. Словно он на секунду только выскочил. Тапочки его под батареей. Войлочные.

[Долгая пауза.]

Я там не выдержала. К себе в комнату перебралась, там полегче стало. Нет, не лучше. Тоже худо, но по-другому. Лежала в постели, целыми днями не… Просто сил не было. Как будто часть меня вместе с Вернером… Кляйнпетер однажды ко мне заглянул, а больше из всей группы никто. Ни одна душа. Марианна за мной ухаживала, уже второй раз. И немного позже потом…

Да не делай ты такое почтительное лицо – и все из-за того, что я невеселые вещи рассказываю. Это же сорок лет назад было, бог ты мой. Так давно, что скоро уже и неправда. Я одна-единственная на свете осталась, кто знает и помнит, как оно на самом деле… Ну и еще Вальтер Арнольд, конечно.

Нет, я ничего против него… Ни тогда, ни после. Когда все случилось, я сначала вообще ни о чем думать не могла. А позже… Ах да, позже… Знаешь, что со мной было после того, как они Вернера в подвал…? Я перед ванной, той самой, одной на всех, на колени встала и давай кровь с юбки… Потому что юбка-то не моя, а Марианны, вот я и хотела отстирать… Все терла, терла часами. Как будто ничего важнее на свете нет… Голова вообще не работала, понимаешь? Может, начни меня тогда кто-нибудь расспрашивать… Но никто… Они и не хотели ничего такого… Потом похороны были, а потом вообще ничего. А когда я на ноги встала, кое-как, слабая еще, тогда уже другие вещи… Они поважнее были. Не для меня поважнее, но для всех остальных. Для всего мира, наверно. Шестого мая в Кастелау американцы вошли.

Старший сержант Дерой К. Мартенсен. Воспоминания

(неопубликованная рукопись)

(Из собрания материалов к истории 101-й воздушно-десантной дивизии, Музей-мемориал им. Дона Форреста Пратта [92], форт Кэмпбелл, Кентукки)

Берхтесгаден у нас из-под носа увели. Хотя директивой ГКСС [93] однозначно было определено: честь взятия второй правительственной резиденции немецкого рейха предоставляется нашей дивизии, «Атакующим орлам» [94], совместно со второй французской танковой дивизией. Но 3-я пехотная ловким финтом нас опередила. Она контролировала оба неразрушенных моста через реку Заалах и самым подлым образом использовала эти позиционные выгоды, до тех пор не пропуская наш головной отряд, пока не обеспечила своим частям недосягаемое дистанционное преимущество. Что нетрудно было сделать, поскольку немцы к тому времени практически не оказывали никакого сопротивления. Среди немецких офицеров, которые в Берхтесгадене им сдались, оказался и племянник Германа Геринга.

Мы-то сами в Берхтесгаден лишь на следующий день вошли, пятого мая. В самом городе вообще не было разрушений, только Бергхоф, резиденция Гитлера, в нескольких милях от города, был в конце апреля уничтожен дотла ударами RAF [95] с воздуха. Туда я, к сожалению, так и не добрался.

Берхтесгаден оказался совсем не таким, каким мы его себе представляли. «Альпийская твердыня», то есть крепость, где мы ожидали встретить ожесточенное сопротивление, существовала только в измышлениях нацистской пропаганды. Вместо бетонных дзотов и укрепленных огневых позиций нас встретил живописный городишко, чистенький и аккуратный, как в старинной детской книжке с картинками. Лишь белые полотнища, свисавшие изо всех окон, оказались приметой, так сказать, злобы дня.