Кастелау

И вот, поскольку ей делать было нечего, а ей это прямо нож острый – чувствовать, что ты здесь не самая главная, – она начала с Хекенбихлером… К людям, которые при власти, у нее всегда слабость была. Ну, скажу я тебе, это была и парочка! Сама-то Маар, что про нее ни говори, из себя дама видная, представительная. Да, уже не первой молодости, но импозантная, этого у нее не отнять, а Хекенбихлер, бог ты мой… Хоть и важничает, а все равно сморчок. Уж она ему, надо думать, порассказала о своих знаменитых друзьях, об Эмми Зоннеман, и как ее однажды Геринги в Каринхалле [56] к себе приглашали. Я тебе все эти байки наизусть пересказать могу, она нам все уши ими прожужжала. Но ты про все это и в ученых книжках своих…

Хекенбихлера все это проняло по самое не могу… У себя-то в деревне он король и бог был в одном лице, но как услышал про Каринхалл или про Государственный театр, где Маар к сорокалетию Гиммлера стихотворение декламировала… Ну да, она и в самом деле там выступала, ты не знал? Для него это было все равно как если бы портрет Гитлера на стене заговорил… Он только в рот ей и смотрел и любое желание по глазам угадать старался. Правда, ему для этого на скамеечку пришлось бы вставать, при его-то росточке…

[Смеется. Кашель.]

Слушай, почему я все время кашляю, как засмеюсь?

Так вот, она, нет бы влияние свое к какой-нибудь нашей пользе употребить… Ведь кормежка была, деликатно выражаясь, очень скромная, хотя в такой деревне почитай что у каждого в холодном закуте копченый окорок припрятан. Но она вместо этого давай Хекенбихлеру твердить, что в Кастелау никакой культуры и что культура здесь нужна, как воздух. Мол, народное сознание, «Сила через радость» [57] и вся эта мура. Ему, дескать, обязательно нужно что-то в таком духе организовать.

Ты хоть знаешь, что такое праздник Солнцеворота?

Что за день такой, почему я тебе всякую ерунду объяснять…? Рождество на нацистский манер, вот что это такое. Когда вместо милого младенца Христа у тебя Гитлер в ясельках лежит.

Бог ты мой, ну что вы американцы за народ! Конечно, не в буквальном смысле! Зимний солнцеворот – это все равно что Рождество у древних германцев. С хором, речитативами и все такое. Когда все хором читают, как в молитвенниках на готическом шрифте… Во всех культурных центрах Германии это празднуется, внушала она ему, а значит, и в Кастелау, конечно же… Человеку что угодно втемяшить можно… Особенно если самомнению его потрафить.

Словом, Хекенбихлер письмо написал, даже депешу, до того официально. И сына своего, в форме гитлерюгенда, с этой депешей к нам в «Вацманн» прислал. Господа Кляйнпетер и Эренфельз приглашаются в ратушу на совещание тогда-то и тогда-то. И ничего больше. Вернер, конечно, сразу… Кляйнпетер-то с этим Хекенбихлером чуть ли не каждый день дело имел, а вот Вернера господин ортсгруппенляйтер за все время ни единым словом не удостоил. И вдруг такое приглашение, прямо повестка. Это не к добру, Вернер уверен был… Может, думал, его псевдоним… Иначе чего ради вся эта официальность и «предлагается явиться», когда от «Вацманна» до ратуши два шага всего, только площадь перейти?.. Почему просто не сказать, в чем дело-то? С тех пор как весь постоялый двор, включая трактирный зал, снова по полной программе открыли, Хекенбихлер и так каждый вечер там сидел за столом для завсегдатаем. Вернер всерьез подумывал, уж не смыться ли. Но, конечно, они пошли, куда деваться.

А их в пиниевой гостиной встретили шнапсом, и господин партиец был сама любезность. Объявил, что вот подумал и принял решение провести в Кастелау праздник Солнцеворота. В их деревенской церкви, 21 декабря. И почетную миссию подготовки этого торжества он с радостью передоверяет творческим деятелям из Берлина. Им, работникам умственного труда, мол, выпадает редкая возможность… Доказать свою близость к народу. Нет-нет, ничего грандиозного, небольшое представление, чтобы все, включая шествие и общий хор, продолжалось не больше часа. Для многоуважаемого товарища, фольксгеноссе Эренфельза, надо полагать, это сущий пустяк, подготовить соответствующий текст. Для того, кто еще в юные годы написал свою первую пьесу, уж такая-то задача… Бедняга Вернер сперва вообще не понял, о какой пьесе речь. Он-то давно забыть успел, что своему Эренфельзу в биографии понаписал…

Понятное дело, отказаться они не могли. Кляйнпетер, когда они вернулись, даже в том смысле высказался, что такое поручение – это, мол, как нельзя кстати, съемки придется прервать, а ведь им, в сущности, только того и надо, чтобы как можно дольше… Он не договорил «пока война не проиграна окончательно», но всем и так было понятно, что он имеет в виду. И все с радостью поддержали, даже Маар, хотя и совсем по другой причине. Уж тут-то само собой разумелось, что в этом представлении главная роль… И в этом пункте все с готовностью ей уступили.