Кастелау

Сам-то он всегда хорошим стрелком был, уже в шестнадцать свою первую косулю уложил. Выстрелом в лопатку. Он не из тех воскресных мазил, которые бородку серны на охотничью шапку у старьевщика откопали. И тут, в армии, ему это, понятное дело, на пользу зачлось. Других-то в куда более опасные части распределяют.

Не то чтобы он сам себе такое назначение выбрал, нет, конечно: на войне, известное дело, куда прикажут, туда и идешь. А ему еще мальчишкой учиться пришлось, каково это – живой курице голову отрубить. Ему не больше девяти было, ну, от силы десять, и сперва он ревел всякий раз, когда его в курятник за этим посылали. А только кому-то же надо это делать, когда в трактире клиенту жареной курятины захотелось.

Когда он матери писал – не так часто, как она просит, но и не редко, уж это точно, – он подразделение свое, куда его отрядили, дежурной частью охраны порядка называл. Кому охота, чтобы мать тревожилась понапрасну? А она и так до того часто ему пишет, что ему перед ребятами в роте неудобно. Поэтому в доме одном, когда деревню зачищали, он фотографию женщины какой-то прихватил – молодая, хорошенькая, – и теперь всем показывает, когда к нему с расспросами пристают, кто же это ему столько писем пишет.

Иногда он себя спрашивает: а жива ли вообще та женщина?

Дежурные части охраны порядка – это он и впрямь неплохо придумал. Потому как на войне жизнь то и дело из колеи выскочить норовит. И ее твердой рукой, не в лайковых перчатках, снова в колею вправлять надо. Кто-то должен порядок наводить, чтобы все как положено было. Десять за одного, проще некуда. Десять человек, любых, кого прямо на улице взяли, из той деревни, откуда партизаны пришли. Или где они скрывались, а их никто не выдал. А что, им же всем объявили, правило четкое: как только бандитские вылазки прекратятся, ни один человек больше не пострадает. Так и сказано: ни один. Ну а кто придерживаться не желает, пусть пеняет на себя.

Вот и сегодня: он только будет выполнять свой долг, чем спокойнее, тем лучше. Против этих людей, которых шеренгой выстроили там, у стенки, сам-то он ничего не имеет. Как говорится, ничего личного. Если ты внутренне на расстоянии держишься, получается, что ты и к приговоренным по-доброму. Потому как кто себя разъяряет, у того и рука неверная, а значит, добивать придется – с ним такого еще ни разу не случалось, а вообще-то бывает, что не с первого выстрела, и тогда это только ненужная жестокость и больше ничего. Как-то раз, мальчишкой еще, он курицу как следует схватить не успел, и она его в палец клюнула, а он психанул и из-за этого с первого раза топором плохо попал. Больше с ним такого не случалось.

Десять человек, тот, который четвертый слева, – его. В кепке, которая ему велика, вон, аж на уши налезла. Мозгляк, недоросток, здесь много таких. Значит, прицел надо маленько пониже взять. Но стоит хотя бы спокойно, и на том спасибо. А то некоторые не понимают даже, что дерганьем своим себе же вредят. Жаль, глаза не завязаны, с завязанными-то как-то спокойнее. Что хорошего, когда на тебя при этом смотрят. Он и помочиться толком не может, когда кто-то рядом пристроится, да еще и зырит. Неприятно просто.

По команде он вскинул винтовку и прицелился. Остальные, он краем глаза заметил, тоже все четко исполнили, одновременно. Как на учениях. У них рота что надо, давно сработались.

А вот лейтенант, из новеньких, похоже, мямля. Наверно, первый раз командует, вот и тянет. Эти, которые у стены – хотя, может, ему только кажется так, – уже терпение теряют.

И тут, как назло, тот, который его, четвертый, вдруг кепку с головы сорвал.

И пришлось ему достреливать, первый раз, но вовсе не это его потом так мучить стало. Волосы, длинные черные волосы, которые она под кепкой прятала. У той женщины, чей снимок он в солдатской книжке с собой таскает, такие же были.

Девчонка это оказалась – вот что его мучит.

«Ewiva!» [73] Она еще и крикнуть успела. То ли да здравствует, то ли свобода, то ли Италия, лозунг какой-то. Но крик захлебнулся – он в горло ей попал. Не в сердце. Противно. Потому как испугался из-за волос этих.

«Ewiva!» – крикнула. А голосок-то тоненький, девчачий совсем.

И не то чтобы он сразу решение какое-то принял, он ни о чем таком и не думал даже. А получилось, что ему вроде как приказ пришел и надо выполнять.

В ту ночь они в чужих кроватях спали. В деревне вообще никого не осталось, хотя они десять человек расстреляли всего, остальным-то ничего бы не сделалось. Ну а коли ты в солдатах, возможность одному побыть нечасто выпадает, вот они и разместились – на каждого по целому дому, ну или там по отдельной комнате. Одного часовым выставили, только и он уже вскоре в койку завалился. Словно нарочно лазейку для него открыл.

Вечером он напоследок еще раз как следует винтовку почистил, а брать не стал – просто оставил, и все дела.

Пошел на северо-запад, туда, где раньше вершины видел. В первую ночь лунища такая была, что он ясно свою тень различал, как та перед ним шагает.