Кастелау

Подслушивать его в арестантской я уже не мог. Отец тайник мой мешками с картошкой заложил, чтобы мне туда не пролезть. Но, конечно, я и видел, и слышал госпожу Мельхиор, когда она, сразу, как ее из больницы выписали, к отцу пришла. Она посреди двора встала и как давай в окно ему кричать, где у отца кабинет. Похоже, на костылях ей на крыльцо трудно было взойти, вот она посреди двора и встала, и принялась кричать, отдавай, мол, мне сына, и что она не уйдет, покуда отец мой его не отпустит.

Отец тогда сразу же к ней вышел и любезно так в дом отвел. Мне эта его любезность потому запомнилась, что, вообще-то, он с людьми по большей части надменно, а то и круто разговаривал. А тут они оба в приемной заперлись, это единственная комната в доме, куда по лестнице подниматься не надо. Не знаю, о чем они говорили. Но когда вышли, вид у госпожи Мельхиор был уже спокойный.

Интервью с Тицианой Адам

(15 октября 1986 / Продолжение)

Когда Марианна из ратуши вернулась, ее будто подменили. Передо мной извинилась за то, что наорала на меня, а потом… Знаешь, что она первым делом…? Угадай-ка.

Тебе ни в жизнь не догадаться. На кухню – и готовить! Да, готовить! Это на ее-то ходулях! В итоге дело тем кончилось, что она на табуретке посреди кухни сидела, а я… Омлет из шести яиц. Можешь себе представить: из шести яиц!

Тебя, вижу, не особо удивляет. Ну да, ты же у нас из Америки. У вас там все толстяки. И полдюжины яиц – это так, перекус просто. Но тогда… У нас тогда по нормам на человека одно яйцо в неделю полагалось. Одно. В неделю. «Затянем пояса потуже!» – для нас тогда это не только лозунг был. Но для своего Ники… Хотя ведь в остальном Марианна вполне разумная женщина была. А тут мне было велено ему этот омлет отнести, в его арестантскую в ратуше. Когда нога ее получше стала, Марианна сама туда ходить начала, но покамест пришлось нашей дорогой Тити… Три раза в день. Утром, днем и вечером. Ну конечно, Тити на что угодно уговорить можно. У нее же доброе сердце. [Кашель.] Я-то лично предпочла бы хорошее легкое.

Сперва я вообще не понимала, почему вдруг Хекенбихлер… Арестант, а кормежка как в отеле люкс. А люди-то в деревне всё это, конечно… В деревне все про всех все знают… И если я каждый день по три раза со своей корзиночкой с крышкой через площадь, какая уж тут тайна. Но Вернер мне потом объяснил, тогда я только и сообразила. Все из-за солдат, которые, что ни день, из-за перевала к нам… Тут, видно, и до Хекенбихлера мало-помалу доходить стало, что нынешнее положение, может, и не вечно… Вот он на всякий случай подстраховываться начал. Хотя он, конечно, из тех был, у кого «Моя борьба» на полочке в красном углу рядом с Библией стояла. Но он ведь тоже из крестьян, а крестьяне – они такие люди, которые завсегда наперед думают. Он когда дерево сажает, уже заранее прикидывает, не слишком ли много тени от него через двадцать лет будет… Просто взять и отпустить Ники… Нет, до этого он еще не дозрел. Это он после… А вот по возможности ему арестантскую жизнь облегчить и даже приятственной сделать… Чтобы Ники потом всем рассказывал, каким добрым наци этот Хекенбихлер… От этого беды не будет. Вот так он примерно рассуждал. Вроде как девственность еще не потерял, но уже чуть-чуть беременный оказался. [Смех. Кашель.]

А солдаты эти, которые с фронта драпанули… Досталось им изрядно, это сразу было видать. Бывают, знаешь, такие лица, какого ни одному актеру никакими силами и никаким гримом… Для этого что-то пережить надо. Не самое приятное на свете. Выстрадать. Ты можешь десять раз в лотерею выиграть, можешь счастливо влюбиться, а лицо у тебя будет по-прежнему пустое, как дырки в круге сыра. Но если у тебя кто-то умер, или заболел, или дом твой сгорел… Вот такие и у них были лица. Поэтому их и побаивались малость. Они же по большей части еще и при оружии были, вот ты и не знаешь, подходит ли он милостыню попросить или…? Они и воровали иной раз, ясное дело. Когда что-то нужное плохо лежит, а случай подходящий… Это, я считаю, в их положении естественно. Но чтобы по-настоящему напасть на кого-то, ограбить, угрожая оружием… Я ни одного такого случая не припомню. Так ли, этак ли, все мы только одному были рады: что никто из них в Кастелау задерживаться не хочет, а поскорее дальше уйти норовит… Лучше всего в Мюнхен. В большом городе такой новоиспеченный штатский не слишком в глаза бросается. «Если уж оттуда ушли, не дураки же мы, чтобы здесь себя подстрелить позволить, – так они говорили. – У американцев танков тьма, а мы только лозунгами воюем».

Как бы там ни было… Ники в своей камере как сыр в масле… У нас еще говорят: как червячок в сале. Поговорка такая. Но я однажды своими глазами видела. Червячков в сале. Омерзительно. Копошение это, а сало просто выбрасывать надо. Это после войны было, когда я…

Можешь не перебивать. Я уже сама себя одергиваю. Еще раз услышу от тебя «Пожалуйста, по порядку!» – и у меня припадок будет.