Катастрофа

— Подлец! — выдавил сквозь зубы хозяин, забыв о том, что двойнику положено знать все: давно — еще на последнем курсе университета он почувствовал на щеках какие-то уплотнения. Он водил по ним языком, открывал рот и часами рассматривал перед зеркалом ротовую полость — уплотнения росли (это были защечные мешки — точно такие, какие бывают у грызунов). Первые дни думал, что это рак, но в онкологическую клинику обращаться боялся — догадывался, что тут что-то другое. Выдержка оказалась не напрасной. Уплотнения росли все медленнее и медленнее. Через два года рост прекратился. Появление защечных мешков было единственное в своем роде приспособление организма к яду — он в них накапливался. — Подлец! — повторил хозяин, — как ты связываешь оскорбление, которое я только что услышал, с примирением.

— С каким примерением? — спросило отражение у отражения, ибо иногда их мышление многократно передаваясь от одного к другому, теряло свои ясные очертания.

— Того, что я написал сейчас, с тем, что я писал раньше, — ответило одно из них, считавшее себя хозяином (себя собой!) и с улыбкой посмотрело на своего собеседника:

— То, что ты называешь оскорблением, всего лишь к слову пришлось. А примирение действительно есть — оно у тебя от творческого бессилия. Не уговаривай себя, что ты экспериментировал ради шутки. Ты потому к подножию спустился, что у тебя на вершине ничего не получалось. Здесь, у подножия, ты позволил себе раскрепоститься — писать без аналогов… Да! — знакомые твои, пожалуй, правы — новые стихи написаны лучше.

— Такие стихотворения как эти, — отнял одну руку от грелки, сунул в брючный карман и вытащил блокнот, — такие как эти, — повторил он, стукнув записной книжкой по столу, — я могу писать по тысяче штук в год.

— Не получится, — сказал двойник, посмотрев на свою противоположность в упор. — Все, что выходит из-под пера смертного, даже если это абсолютная белиберда, является выражением его внутреннего мира, который не бесконечен в своем объеме.

— Ты хочешь сказать, что я ограничен в своей сущности, что у меня нет достаточной глубины? — спросил, стараясь быть сдержанным.

— И это, — ответил двойник, — и то, — продолжал он спокойно, — что до того, как приступить к «Евгению Онегину», Пушкин написал около пятисот стихотворений: даже самые слабые из них естественны, потому что это был путь от подножия к вершине. Согласись, что обратное движение является аномальным ведет к деградации.

— Сволочь! — прошипел хозяин, оголив зубы: передние были желтыми от постоянного курения десятикопеечного «Памира», на клыках просматривались капельки метилизотиоционатного цвета.

— Кого ты там уничтожаешь? — спросила жена, постучав по перегородке. Ругайся не ругайся, а я все равно иду.

6

Предупреждение было серьезным.

— Прячься, — сказал хозяин, хватая двойника за руку.

Двойник стал бледнеть, становиться прозрачным — он быстро входил в своего хозяина. Когда жена появилась на кухне, Евсей сидел один. Грелка лежала на столе.

— Еша, будем ужинать, — сказала Лиза и потянулась к грелке.

— Не трогай, — сказал муж, хватая грелку, — сам уберу.

Он не хотел, чтобы жена знала о его притворстве — к больной голове холодную грелку не прикладывают! Хозяин пользовался допотопным методом лечения мигрени — во время приступов заливал грелку горячей водой и клал на голову. Он был уверен, что от такого контакта увеличивается приток кислорода к сосудам головного мозга. Хозяин зашел в комнату, положил грелку на прежнее место, подошел к собаке — погладил и, откинув дерюгу, задумался…

— Скотина, что нового в городе? — мысленно спросил он двойника — Евсея, прозябающего внутри Евсея.

— Мороженое продают без шоколадной глазировки.

— И это все?

— Ешенька, иди кушать, — позвала жена. — Кофе или чай будешь пить?

Кофе был горячий. Евсей дул на поверхность, выбирая из сахарницы рафинад. Пил вприкуску. И привычки и внешность у него были потомственными. Евсей надкусил смоченный уголок рафинада и задумался, перебирая в памяти генеалогическое древо своего рода — здесь были все те, чьи гены путешествовали в его клетках: попы, князья, фабриканты, купцы, помещики, крепостные и даже раввины — о последнем кричали узко посаженные глаза. Среди ответвлений встречались и с гемофилией, и с лишними пальцами, но с защечными мешками и с железой, которая вырабатывала бы яд — нет, — таких еще не было! «Отклонение от нормы? А вдруг положительная мутация — может быть я новый вид Homo Sapiens на земле?» Ободрив себя сверхфантастическим предположением, Евсей прикоснулся губами к стакану. Отхлебнул. Кофе еще не остыл и кадык судорожно подскочил вверх. Зазвонил телефон. Лиза приподнялась…

— Сиди, — сказал Евсей и поспешил в комнату.

— Я слушаю… А — это ты!.. Сама понимаешь, что мне это все… Ладно, уделю… Двадцать минут — не больше!

— Кто звонил? — спросила Лиза: из кухни до-летал ее зычный голос и хлесткий удар ладонью по столу.

— Чего ты стучишь?

— Это я моль прихлопнула. Я уверена, что эта гадость из ничего рождается, — сказала Лиза и повторила. — Еша, кто звонил?

— Оно тебе надо, — хозяин положил трубку и вернулся.