Катехон

Она вспомнила, как впервые увидела его таким. Худым, голым. Из одних росчерков и острых углов. Они ехали из Хивы в Нукус в первые недели их знакомства. Он вел машину, она сидела рядом, засыпала, он что-то говорил ей о времени, о хронотоках. Она устала от пустыни, от его голоса, от этой жаркой дороги, когда уже это кончится… На лице блестели капли пота. Или нет: он включил кондиционер. Но она всё равно устала. Он резко остановил машину.

«Хочу искупаться. Идем», – вышел, захлопнул дверцу.

Она посидела еще немного. Смотрела на него сквозь стекло. Как он подходит к барханам. Как стягивает майку. Полдень.

Она вышла в пустоту. Кипящий воздух облил руки и лицо; захотелось залезть обратно, в маленькое царство кондиционера. Но тот уже не работал, машина молчала.

Она подошла к нему. На красноватом песке валялись джинсы.

«Поплыли?» – спросил.

Снова мелькнуло: связалась с ненормальным.

«Здесь раньше было дно океана Тетис, в меловой период. Не так уж давно».

Песок жег ему пятки, он слегка приплясывал.

«Пойдем в машину», – сказала она.

Он бросился в песок. Замелькал руками; ее окатил порыв ветра.

Она вдруг вспомнила (увидела) море своего детства. Они жили недалеко; всё в Батуми недалеко от него. Она подходила к морю и боялась. Шум гальки от уходящей волны. Гальки шум. И снова.

Он плыл, извиваясь и дергаясь в песке.

Показалось даже, что он приподнялся над песком. Что его приподняло. Она сощурилась. Надо было надеть очки. Нет, показалось. Всё это жара.

Она повернулась и пошла в машину.

Остановилась.

Он всё еще «плыл», поднимая фонтаны песка.

Потом вдруг замер, перевернулся на спину.

Подошла к нему.

Он смотрел на нее снизу и дышал.

«Почему ты не поплыла со мной?»

«Прости, – она присела на корточки, – купальный сезон еще не объявили. Пойдем?»

Он отряхнулся и пошел за ней. Снова она услышала шум волн и треск гальки.

Машина успела раскалиться. Она боялась, что не заведется, что все провода, всё расплавилось… Завелась. Они ехали.

«Надежная техника», – сказал он куда-то вперед. В волосах у него был песок.

Она молчала. Она думала.

«Я хочу, чтобы у нас был ребенок». – Он посмотрел на нее.

И в ресницах – песок.

«Нет, – она придала голосу строгость. – Я не хочу детей».

Строгость и сухость. Помолчав, добавила: «И ты не хочешь».

И повернулась к окну. Пустыня.

…Он закрыл книгу, втиснул ее обратно на полку.

Подошел к ней, присел, постучал в одеяло.

– Впустишь?

Не хотелось. Только-только всё нагрела.

– Вернулся с добычей? – спросила, зевнув.

Не дожидаясь приглашения, залез. Тут же засновали сквозняки. Она отвернулась к стене. Какое-то время лежали молча. Ну и где трофеи?

– В этом саду не будет магнолии.

– Спасибо, – окончательно обиделась она.

– Ну что ты, Шоколадница? Это дерево другого сада: райского.

И правда: что это она обиделась?

– Одно из древнейших деревьев… – Его голос доходил как сквозь подушку. – В меловой период покрывало собой всю Землю… Дерево рая…

И повернулся, задев коленом. У него были ужасные колени. И весь он был ужасно неудобный.

Экфрасис № 1

Цветущий лес.

Чем-то похожий на батумский ботанический сад. Сад ее субтропического детства. Но всё гуще и вкуснее. У глаз тоже есть вкусовые рецепторы.

Огромные сочные листья. Цветы. Что? Она сказала: «Цветы».

Не магнолии, но очень похоже. Не магнолии, но очень.

Где-то в середине… Нет, не так. А вот так: она несется по лесу. Она – белая красавица. Она – это она. Она несется по этому лесу. Звук копыт заглушается листвой и цветами; вздрагивают ветви пальм.

И тут на нее бросается. Откуда? Из засады. Сделал засаду в саду, среди листьев и цветов. Обнимает лапами за шею. Рыжий с черными пятнами – ее, белую. Почему?

В ее черных глазах – удивление. В глазах и передних ногах, вскинутых, как в танце. Как в канкане смерти. (Нет, канкан включать не надо.)

Потому что в этот момент пали первые люди, первый Он и первая Она.

В райский лес деловито вошла смерть.

Растения еще не почувствовали это своим зеленым сердцем. Еще качают и радуются своими листьями и тяжелыми цветами. Но животные уже учатся убивать друг друга. Животные – биологические тени людей. Человек зажег ночной огонь греха, его тень раздвоилась. И в райский лес вошли смерть и охота. И он первый раз бросился на нее. Поэтому удивление в ее глазах – глядящих прямо на зрителя.

…Они сидели перед монитором. Было утро, они сидели рядом и пили выдохшееся пиво, найденное в холодильнике.

– Не согласен, – сказал он. – Посмотри, он, похоже, обнимает ее…

– Обнимает, чтобы убить.

– Любовь всегда рано или поздно убивает… Без этого невозможно возрождение. Посмотри, он ее обнимает, – повторил, подвигая ноутбук.

– Мне так хуже видно.

Видно, вообще-то, было лучше.

– Посмотри, у нее нет выражения боли. Только удивление.

– Он просто не умел рисовать боль.

Он подошел к окну; в комнате было душно.

– А высокая любовь – умирание каждую секунду. – Он смотрел в окно. – Почти каждую секунду. И каждую секунду возрождение.

Улыбнулся куда-то в себя. В свою темноту. В свою горячую мужскую темноту.