Кажется Эстер

1931 – Таргова, 9

1931 – Бжезина

1932 – Марговиска

1933 – Пьяскова, 7

Эстера вовсе не умерла молодой, она на год пережила Озиеля, умершего в Киеве в 1939-м. Теперь понятно, почему Зигмунд, первый сын моего прадеда Озиеля, остался в Польше со своей матерью, как и второй сын Адольф, думала я, продолжая изучать перечень адресов Эстеры:

1935 – Виняры

1935 – зам. Пилсудского, 35

1936 – Ставишиньска, 13

1938 – Ставишиньска, 13

Последняя строчка уже по-немецки:

28/1 1940: Abg. in unb. Rich. (Выбыла в неизвестном направлении.)

Моросило. Я фотографировала дома в дымке измороси. Мы составили длинный список адресов, кто где жил, включая адрес кружевной фабрики, принадлежавшей кому-то из моих родичей и разрушенной еще в Первую мировую, мне даже не хотелось ничего найти, главное было искать, этакая реституция духа, яснее я не могла в себе разобраться, моросило, вот я и фотографировала морось, лишь бы хоть что-то из Калиша взять с собой.

Хила отворила ворота еврейского кладбища. Тут и там, как сорняки, торчали из земли немногие сохранившиеся надгробия. Она показала мне могилу калишского раввина, который обвенчал Зигмунда Кржевина и Хеллу Хаммер. Мне было зябко, холодно в мокрой траве, я хотела уйти прочь отсюда, но Хила сказала, здесь, в Калише, и у тебя есть могила, могила Адольфа, она не сохранилась, но Хила сказала это так, словно достаточно просто знать, что могила здесь была, и значит, она у тебя здесь есть.

Мы искали в интернете всех Кржевиных, какие есть в Польше, обнаружив в Калише римско-католическую Кунигунду, и хотя она никак не могла принадлежать к моей родне, мы мимоходом оглядели и ее дом с магазинчиком нижнего белья на первом этаже. Потом нашли еще одного Кржевина, Гарри, уже из наших. Он умер еще младенцем. Удивление тому, что он, оказывается, был на свете, перевешивало тот факт, что он и не жил почти, я думала о нем, об Адольфе, о Кунигунде, которая не имела с нами ничего общего, и о романе под названием «Адольф, Гарри и Кунигунда», на который у меня, однако, материала явно недостает.

Прошлое обманывало ожидания, оно выскальзывало из рук и совершало один промах за другим. Мой праотец, поведавший славную историю нашего семейства, оказался внебрачным ребенком, но мне нельзя об этом писать, кроме того, этот Озиель вовсе не овдовел в молодости, а тут еще и Адольф, в те годы самое обычное имя, но меня оно все-таки тревожило. Этот Адольф подтверждал мои опасения, что прошлое не в моей власти, оно живет как хочет и только умереть не умеет.

Затерянные буквы

Глухонемые исчезли в арке Главного штаба, продолжая сучить свою пряжу, но уже гораздо спокойнее, словно засылали в разные стороны почтовых голубей.

Осип Мандельштам

Истории Кржевиных не выводились прямыми линиями, их стежки-дорожки кружили и петляли, рвались, словно калишские кружева, я никак не могла уловить их узор, передо мной были одни обрывки, внебрачные дети, неслыханные доселе имена, утерянные нити, ненужные подробности. Надо все это сплести, но такому рукоделию я не обучена. Именно в этот миг мне была послана подмога в лице пани Ани. Оказалось, она была влюблена не только в город Калиш, но и – в самом сердце Польше это более чем необычно – в Николая Второго, последнего русского царя. Она показала мне красивейшие городские костелы, мощи святой Урсулы, а я еще непременно хотела увидеть кубок короля Казимира, но, когда я заговорила о своем восхищении католицизмом, пани Аня на отменном английском вдруг заявила мне, что она правоверная мусульманка, четыре года училась в университете в Лондоне, а сейчас работает в Калише в тюрьме. Она оказалась безупречной другой, чужая и вместе с тем такая же, как я, и я подумала – с такими людьми Польша и вправду еще не пропала. Именно она, Аня, показала мне еврейские буквы на каменных мостовых Калиша.

Люди вокруг куда-то торопились, все еще сеялся мелкий дождь, и казалось, никому невдомек, что некоторые улицы Калиша вымощены могильными плитами старого еврейского кладбища. Еще во время войны, когда в Калише уже не осталось евреев, мацевы, еврейские надгробия, с кладбища стали убирать, распиливать их на аккуратные квадратные бруски и мостить ими улицы, оборотной стороной вверх, чтобы прохожий, ступая по этим камням, не видел еврейских букв. Это была система уничтожения с удвоенной, утроенной, с многократной гарантией. Как бы там ни было, знает человек или нет, но каждый, кто проходит по улицам Калиша, попирает ногами могильные плиты.