Кельты. Мифология, сформировавшая наше сознание

Пред чертогами Старно сошлись сыны охоты. Мрачнее тучи было чело короля. Его глаза — метеоры ночные. «Приведите, — вскричал он, — Агандеку к любезному ей королю Морвена. Десница его запятнана кровью моего народа, и не напрасны были речи ее».

Она пришла, и глаза ее были красны от слез. Она пришла, и развевались кудри ее, как смоль черные. Белая грудь вздымалась от вздохов, словно пена многоводного Лубара. Старно пронзил ее тело булатом. Пала она, словно снег, что свергается с утесов Ронана, когда леса безмолвны и эхо разносится по долине.

Тогда Фингал взглянул на вождей своих доблестных, вожди его доблестные взялись за оружие. Взревела грозная битва, и Лохлин бежал или гибнул. Бледную деву с волосами, как смоль черными, сокрыл Фингал на быстром своем корабле. На Ардвене высится могила Агандеки, и море ревет вокруг ее сумрачного жилища[45].

Нет нужды знать подробности сюжета: все эти тексты имеют мало общего с традиционными сочинениями о фениях, такими как «Разговор стариков». Мир Оссиана окутан туманом и полумраком, его персонажи всегда оказываются неподалеку от мрачного водопада или призрачной долины. В значительной степени именно Макферсон ответственен за появление устойчивого стереотипа, что кельтские сказания полны меланхолии. (Как вы уже поняли, прочитав несколько глав этой книги, кельтская литература на самом деле весьма многоликая, образная и яркая.) В 1763 году Макферсон выпустил продолжение под названием «Темора», а затем в 1765 году издал оба произведения под одной обложкой как «Поэмы Оссиана».

Джордж Ромни, «Портрет Джеймса Макферсона» (1779–1780). National Portrait Gallery, London

Эти стихотворения в прозе отвечали глубинному запросу европейской культуры того времени. Начиналась эпоха романтизма, стремившаяся отвергнуть все рациональное и возвысить страсти, сместив акцент на природу как на источник вдохновения и трепета, порождающий сложные, интенсивные чувства. Одной из отличительных черт романтического движения была тенденция к определенному примитивизму, когда предпочтение отдавалось древним поэтическим произведениям родной культуры, исполненным благородства и свободным от декадентского налета цивилизации. Естественно, любимым поэтом Античности у романтиков был архаичный жестокий Гомер, а не утонченный Вергилий, воспевавший основание Рима. Британские читатели с энтузиазмом восприняли новую эпическую поэму от Макферсона, которая только что вышла в свет, отвечала современным вкусам и к тому же была обнаружена совсем рядом, на своем же острове. Слепота Оссиана делала его похожим на Гомера, да и в остальном образ поэта явно создавался по античным лекалам, что только усиливало параллели с древнегреческим эпосом.

То, что произведение отвечало потребностям своей эпохи, звучит как осуждение с небольшим вкраплением похвалы, но нельзя забывать, как громко прозвучали тогда «Поэмы Оссиана», какое мощное впечатление произвели на многих культурных и образованных людей того времени. Одним из первых поклонников произведения стал немецкий поэт Гете. Наполеон Бонапарт читал его в итальянском переводе Мелькиоре Чезаротти, сделанном, по всеобщему признанию, лучше оригинала, и под впечатлением пожелал приобрести огромные полотна по мотивам оссиановских сюжетов — сегодня они вызывают странные чувства. Император заказал Анн-Луи Жироде написать для замка Мальмезон картину «Тени французских генералов, встречаемые в Елисейских полях Оссианом» (1801), на которой гэльский бард — лысый, слепой, облаченный в белые одежды друида — в потустороннем мире тянет руку к героям, погибшим в революционных войнах. Не менее причудлива потолочная роспись, созданная для императорской спальни в римском Квиринальском дворце Жаном Огюстом Домиником Энгром. Художник изобразил Оссиана, заснувшего над арфой, в то время как вокруг парят герои из эпоса Макферсона, больше всего похожие на воинов из произведений Гомера.

Николай Абильгор, «Лебединая песня Оссиана» (1779–1792). National Gallery of Denmark, Copenhagen