Читаем Кентавромахия полностью

Примусь читать — всё то же. Спят благообразно,

Пылятся над столом ученые тома.

Как ночь темна... Скупясь, отсчитывает Хронос

Минуты длинные, повсюду тишина,

Лишь лампа от стола бросает узкий конус,

Да полка книжная слегка освещена.

Вот умных книжек ряд... Чему научит он нас?

Не всюду ль в них сомненье — истина одна?

Их много набралось... Скольжу пристрастным взглядом

По толстым переплетам, уходящим в тень.

Монтень и Вяземский — они случайно ль рядом?

— Что знаю я? — весь век свой повторял Монтень, —

По мановению чьему приходит день

И ночь? И что есть Бог, земля и атом?

Не более дала его судьба земная

Петру Андреевичу Вяземскому. Он,

Свой лимб восьмидесятилетний завершая,

Такой отвесил современникам поклон:

— Я жил, не разумея, для чего рожден,

И умер, не поняв, зачем я умираю.

22 ноября 1970

* * *

Ключ к нормальной нашей речи —

Эпохальный эпос сечи.

Напихаю в уши вату.

Прочитаю Илиаду.

Олимпийцы-боги! В стане —

Беотийцы, афиняне:

Кто в доспехах и каратах,

Кто в прорехах и заплатах, —

Всех обида мучит злая

За Атрида Менелая:

Мол, сломаем эту стену

И поймаем мы Елену!

Будут крыты златом шканцы

И убиты все троянцы,

Враг давнишний... Всех огнем бы

Вместо пышной гекатомбы.

Это блюдо сварим живо —

То-то чудо, то-то диво!..

Над землёю этой грешной

Следом бою — бой кромешный.

Где твой парус, бог скитанья?

Я прощаюсь, до свиданья!

26 ноября 1970

* * *

Что тебе не спится, мельник?

Чёрт ли вертит жернова

И аукает, бездельник,

И хохочет, как сова?

Иль повадилась лисица

Кур утаскивать в лесок?

Или талая водица

Не течет под колесо?

Знаю: требует живую

Подать с мёльни водяной!

То-то дочку молодую

Не докличешься домой.

Шумно у тебя в светлице —

Да, слыхать, привычен ты:

Лает, точно пес, порхлица.

Топают конем песты.

Шумно тут, да одиноко.

В целом доме — ни души.

Видно, дочь твоя далёко —

Воротиться не спешит.

Дело, ясно, молодое...

Что же солоно отцу

Время катится водою

По косматому лицу?

Где русалочья запруда —

Точно девичья коса

Воды тёмные, — оттуда

Ветер носит голоса...

(Скажешь — целую неделю

Не утихнут земляки: —

Эх ты мельник-пустомеля!

Что подслушал у реки?

Знаем этим разговорам

Цену! Всё ты об одном...

Слышат их старик да ворон,

Что на дубе под окном.

26-27 ноября 1970

* * *

Пусть не память, а прежде бумага

Эти дни для меня сохранит,

Чтобы трусость моя и отвага

Мне поставлены были на вид.

Вот, по сути, большая награда

За проделанный путь: оглянусь,

И протянется дней анфилада,

Радость, боль, вдохновение, грусть.

Всё, что есть у меня на примете,

Целый мир наблюдений и книг.

Всё, чем так примечательны эти

Неприметные дни...

5 декабря 1970

* * *

Я только звено в бесконечной цепи

Потомков и предков моих —

Кочевников, гнавших коней по степи,

Парней на планетах других.

Мне всё ещё слышится звон тетивы,

А снится космический сплин.

Извольте ко мне обращаться на вы

С младенчества и до седин.

6 декабря 1970

* * *

Минут спокойное скольженье,

И вздохи ветра за окном,

И преданный уничиженью

Декабрь, застигнутый дождём...

Декабрь, разобранный на строки,

На сроки, числа и слова,

И луж его слезоподтёки,

И в нищем теле дерева,

И улица пустая — это

Разменянная на гроши

Предвосхищения примета,

А в общем — летопись души.

Декабрь, очнувшийся в апреле,

Мешая слезы и слова,

Разводит эти акварели

За десять дней до рождества.

8 декабря 1970

* * *

В тот самый миг, когда любовь ушла,

Когда она погибла, умерла,

И мы с тобой, без грусти, не рыдая,

Над нею наклонились, и когда я

Ушёл в свои, а ты — в свои дела, —

Молчали о любви колокола.

И колокольчики цветов молчали,

Те самые, которые венчали —

Не нас, не нас, а только красоту

И счастье — смехотворную чету,

Такую неразлучную вначале.

И это было, как удар весла,

Разительно и просто... И минута

Молчания прошла. И почему-то

Молчали о любви колокола.

8 декабря 1970

* * *

Месяц на ущербе...

Что ни день, ясней:

Что-то в лунном гербе

От судьбы моей.

Выгнутый, как губы

Старческие, он

Подчиняет убыль

Языку времён.

Бог на звёзды крошит

Лунные рога,

На снега, пороши,

На снега, снега...

6-8 декабря 1970, Зеленогорск

* * *

Приходит год на смену году.

Взрослея, понимаем мы,

Что не в чем упрекнуть природу

Перед лицом грядущей тьмы.

И мы живём, чтоб научиться

Природе словом отвечать

И знать, что мы её частица,

Её предмет, её печать.

8 января 1971

* * *

Прими моё проклятье, день!

Ты, радующийся погодке, —

Корявой, дёрганной походке

С дырявым небом набекрень.

Твоей разинутою пастью

Глазеет голод — голосит

Твоя утроба: ты не сыт

Позором, завистью и властью.

19 февраля 1972

* * *

Апрель выпрастывает крылья.

Мне лепет каждого ручья

Передаётся без усилья,

И эта музыка — ничья!

Она — моя, она повсюду

Повисла в воздухе, она

Сама собой, подобно чуду,

В природе овеществлена.

В ключе ребячьих лопотаний

Веселой солнечной воды

Апрель с картавинкой в гортани

Ее твердит на все лады.

И кажется: на целом свете

Мы тем единственно полны,

Что просто счастливы, как дети,

Как школьники, и влюблены.

6-17 апреля 1971

<p>ДРУГУ-СТИХОТВОРЦУ(А. Р-ву)</p>

Мальчишки были мы, щенки,

Влюблялись наперегонки,

Но возраст нам удар готовил:

Перейти на страницу:

Похожие книги

Уильям Шекспир — природа, как отражение чувств. Перевод и семантический анализ сонетов 71, 117, 12, 112, 33, 34, 35, 97, 73, 75 Уильяма Шекспира
Уильям Шекспир — природа, как отражение чувств. Перевод и семантический анализ сонетов 71, 117, 12, 112, 33, 34, 35, 97, 73, 75 Уильяма Шекспира

Несколько месяцев назад у меня возникла идея создания подборки сонетов и фрагментов пьес, где образная тематика могла бы затронуть тему природы во всех её проявлениях для отражения чувств и переживаний барда.  По мере перевода групп сонетов, а этот процесс  нелёгкий, требующий терпения мной была формирования подборка сонетов 71, 117, 12, 112, 33, 34, 35, 97, 73 и 75, которые подходили для намеченной тематики.  Когда в пьесе «Цимбелин король Британии» словами одного из главных героев Белариуса, автор в сердцах воскликнул: «How hard it is to hide the sparks of nature!», «Насколько тяжело скрывать искры природы!». Мы знаем, что пьеса «Цимбелин король Британии», была самой последней из написанных Шекспиром, когда известный драматург уже был на апогее признания литературным бомондом Лондона. Это было время, когда на театральных подмостках Лондона преобладали постановки пьес величайшего мастера драматургии, а величайшим искусством из всех существующих был театр.  Характерно, но в 2008 году Ламберто Тассинари опубликовал 378-ми страничную книгу «Шекспир? Это писательский псевдоним Джона Флорио» («Shakespeare? It is John Florio's pen name»), имеющей такое оригинальное название в титуле, — «Shakespeare? Е il nome d'arte di John Florio». В которой довольно-таки убедительно доказывал, что оба (сам Уильям Шекспир и Джон Флорио) могли тяготеть, согласно шекспировским симпатиям к итальянской обстановке (в пьесах), а также его хорошее знание Италии, которое превосходило то, что можно было сказать об исторически принятом сыне ремесленника-перчаточника Уильяме Шекспире из Стратфорда на Эйвоне. Впрочем, никто не упомянул об хорошем знании Италии Эдуардом де Вер, 17-м графом Оксфордом, когда он по поручению королевы отправился на 11-ть месяцев в Европу, большую часть времени путешествуя по Италии! Помимо этого, хорошо была известна многолетняя дружба связавшего Эдуарда де Вера с Джоном Флорио, котором оказывал ему посильную помощь в написании исторических пьес, как консультант.  

Автор Неизвестeн

Критика / Литературоведение / Поэзия / Зарубежная классика / Зарубежная поэзия
Полет Жирафа
Полет Жирафа

Феликс Кривин — давно признанный мастер сатирической миниатюры. Настолько признанный, что в современной «Антологии Сатиры и Юмора России XX века» ему отведён 18-й том (Москва, 2005). Почему не первый (или хотя бы третий!) — проблема хронологии. (Не подумайте невзначай, что помешала злосчастная пятая графа в анкете!).Наш человек пробился даже в Москве. Даже при том, что сатириков не любят повсеместно. Даже таких гуманных, как наш. Даже на расстоянии. А живёт он от Москвы далековато — в Израиле, но издавать свои книги предпочитает на исторической родине — в Ужгороде, где у него репутация сатирика № 1.На берегу Ужа (речка) он произрастал как юморист, оттачивая своё мастерство, позаимствованное у древнего Эзопа-баснописца. Отсюда по редакциям журналов и газет бывшего Советского Союза пулял свои сатиры — короткие и ещё короче, в стихах и прозе, юморные и саркастические, слегка грустные и смешные до слёз — но всегда мудрые и поучительные. Здесь к нему пришла заслуженная слава и всесоюзная популярность. И не только! Его читали на польском, словацком, хорватском, венгерском, немецком, английском, болгарском, финском, эстонском, латышском, армянском, испанском, чешском языках. А ещё на иврите, хинди, пенджаби, на тамильском и даже на экзотическом эсперанто! И это тот случай, когда славы было так много, что она, словно дрожжевое тесто, покинула пределы кабинета автора по улице Льва Толстого и заполонила собою весь Ужгород, наградив его репутацией одного из форпостов юмора.

Феликс Давидович Кривин

Поэзия / Проза / Юмор / Юмористическая проза / Современная проза