Читаем Кентавромахия полностью

Нектар сладчайший льётся

И в гроте нимфы пьётся

Её чудесный смех.

24 октября 1971

* * *

Идут по переулку две подружки,

Две бабушки, две древние старушки,

По лужам ковыляют не спеша.

Погода нынче выдалась сырая.

На фоне потемневшего сарая

Идут, сапожками перебирая...

И в чём тут только держится душа?

Жакетки плохи — не было бы лиха!

(Должно быть, довоенная портниха.)

Две палочки постукивают тихо,

Почти неразличимы голоса,

Две сумочки. Одни воспоминанья.

И облака над ними в ожиданьи

Стоят тугие, точно паруса.

31 октября 1971

<p>АТЕИСТИЧЕСКИЙ СЮЖЕТ </p></span><span>

Нонне Азарьянц

Ей снилось в эту ночь, что к ней вернулось тело:

Что стоит только сон мучительный стряхнуть —

И можно встать, зевнуть и потянуться смело,

К окошку подойти и створки распахнуть.

В халатике цветном и шлёпках полустёртых

Возиться у плиты и, убавляя газ,

Бегущее тепло угадывать в аортах,

В мизинце розовом, отогнутом сейчас...

Но утро настаёт, и верить всё труднее,

Мучительнее сон, исчерпан список тем,

Проснулась — и душа не расстаётся с нею,

А тело отнято и съёжилось совсем.

Здесь выдержана боль настоем многолетним,

Приземиста постель, протяжна тишина,

Здесь два десятка лет всё кажется последним

Косой вечерний луч, скользящий из окна.

Каких ей ждать вестей? Вот комната пустая.

С ней только мать одна — ни мужа, ни детей.

А Он глядит с небес, и боли сострадая,

Из нелюбви к себе не помогает ей.

24 мая 1971

<p>ПОХОРОНЫI </p></span><span>

Старуха лежит неестественно прямо,

По самые уши бела.

Она умирала давно и упрямо —

И вот, наконец, умерла.

И вот на Литовской, у Педиатрички,

Сошлась негустая родня —

Какие-то старцы, знакомцы, сестрички,

Зачем-то позвали меня.

Затем ведь, наверно, меня и позвали,

Чтоб вынести ящик гуртом,

И чтобы скамейки не так пустовали

В печальном автобусе том.

На Северном кладбище, у Левашова,

Где ямы накопаны впрок,

Запомнились лужи, и лёд, и большого

Апрельского ветра глоток...

II

А этот ящик деревянный,

Продолговатый, шестигранный

Покрыт мастикой для полов,

И ручки около углов.

Его волочат двое дюжих

Могильщиков, по икры в лужах,

И третий, было, подошёл,

Да груз, как видно, не тяжёл.

Из ямы вынуты верёвки.

Лопатами, не без сноровки,

Закопана, исчезла ты.

На холмик сложены цветы.

Прощай, убогая старушка!

Уже затеяна пирушка.

Тебя легонько помянут —

И слёз на несколько минут...

22 мая 1971

* * *

<p>От неустроенности, что ли</p></span><span>

От неустроенности, что ли,

От неприкаянности ли,

Уходит жизнь без нашей воли —

Дорогу скатертью стели!

Кружим у смерти на приколе,

Сидим тихонько на мели,

Живем, от этой жалкой роли

Отговориться не смогли.

Я цепенею в самом деле

И чувствую: проходит час,

И день, и вот уже неделя,

К всё идет помимо нас,

И движется без всякой цели —

И, кажется, не в первый раз.

12 декабря 1971

* * *

Время с пете́ль сорвалось.

На два пуховых сугроба

Утро в постель пролилось

Зябкое, точно хвороба.

Солнцу неважно спалось.

Меркнут трапеции, чтобы

Парой настенных полос

Вновь появиться для пробы.

Тайна, печаль и вина —

Тонкая, как седина

Ночи алмазная сутра —

Выветрилась, не видна.

Милая, как ты бледна!

Что тебе снилось под утро?

15 декабря 1971

* * *

Июнь, входящий в комнаты без стука,

Овидиева древняя наука...

Нет, я не пасынок на той земле,

Где Пастернак — Овидий в феврале.

Киприда! Перевёрнута страница.

Смотри, твоя молоденькая жрица

На раскладушке голая сидит

И в потолок испуганно глядит.

Взгляни на эти сомкнутые руки:

Как хочется им преуспеть в науке,

Как грудь божественно обнажена —

Как вся очаровательна она!

Послушница, от слез полуслепая,

Себе самой ни в чем не уступая,

Она — не падчерица на земле,

Где Пастернак — Овидий в феврале.

5 июня 1972

* * *

Бессмертник всё-таки цветёт,

Земля ещё верти́тся,

И нас ещё судьба ведёт,

И нам не отшутиться:

Сцедив в подойник свет из тьмы

Творительной десницей,

Он вечность, данную взаймы,

Востребует сторицей.

16 июля 1972 (№ 356)

* * *

Она приходит в свой черёд —

Эгоистичная, как нежность:

Зима... А мне её прилежность

Никак покоя не дает.

Ну что поделаешь! — Зима.

Земля, устроенная мудро.

Взаймы попрошенное утро.

Сиреневая полутьма.

Но всё приходит в свой черед:

И снега медленная нежность,

И утра ясная прилежность,

И ранних сумерек налёт.

29 декабря 1971

* * *

Воркует судьба-ротозейка,

И на руку мне воркотня:

Глядишь, и найдётся лазейка

У этой кумы для меня.

Я знаю: найдётся, найдётся!

Нехитрое дело — найтись.

А нет — проживу, обойдётся.

Подскажет сама: отшутись.

30 декабря 1971

* * *

Любовь, возвращаясь всерьёз,

Сторицей долги возмещает.

Порыв очистительных слез

На землю меня возвращает.

Какое блаженство с тобой

Однажды утрачено мною?

Какой искупимо ценою?

Какой восполнимо судьбой?

Какие надежды, скажи,

Какие дела и заботы,

Порывы, паденья, полёты,

Разлуки, труды, виражи?

Нехитрая азбука дней,

Пустая сумятица будней —

Что может быть проще и скудней,

Печальней, дороже, родней?

Потерянным в мареве дня,

Под серым приплюснутым небом,

В осеннем пальтишке нелепом,

Любимая, вспомни меня,

По этой земле проходя,

Над этой просторной рекою,

Над этой поспешной строкою,

За тонкою сеткой дождя...

Перейти на страницу:

Похожие книги

Уильям Шекспир — природа, как отражение чувств. Перевод и семантический анализ сонетов 71, 117, 12, 112, 33, 34, 35, 97, 73, 75 Уильяма Шекспира
Уильям Шекспир — природа, как отражение чувств. Перевод и семантический анализ сонетов 71, 117, 12, 112, 33, 34, 35, 97, 73, 75 Уильяма Шекспира

Несколько месяцев назад у меня возникла идея создания подборки сонетов и фрагментов пьес, где образная тематика могла бы затронуть тему природы во всех её проявлениях для отражения чувств и переживаний барда.  По мере перевода групп сонетов, а этот процесс  нелёгкий, требующий терпения мной была формирования подборка сонетов 71, 117, 12, 112, 33, 34, 35, 97, 73 и 75, которые подходили для намеченной тематики.  Когда в пьесе «Цимбелин король Британии» словами одного из главных героев Белариуса, автор в сердцах воскликнул: «How hard it is to hide the sparks of nature!», «Насколько тяжело скрывать искры природы!». Мы знаем, что пьеса «Цимбелин король Британии», была самой последней из написанных Шекспиром, когда известный драматург уже был на апогее признания литературным бомондом Лондона. Это было время, когда на театральных подмостках Лондона преобладали постановки пьес величайшего мастера драматургии, а величайшим искусством из всех существующих был театр.  Характерно, но в 2008 году Ламберто Тассинари опубликовал 378-ми страничную книгу «Шекспир? Это писательский псевдоним Джона Флорио» («Shakespeare? It is John Florio's pen name»), имеющей такое оригинальное название в титуле, — «Shakespeare? Е il nome d'arte di John Florio». В которой довольно-таки убедительно доказывал, что оба (сам Уильям Шекспир и Джон Флорио) могли тяготеть, согласно шекспировским симпатиям к итальянской обстановке (в пьесах), а также его хорошее знание Италии, которое превосходило то, что можно было сказать об исторически принятом сыне ремесленника-перчаточника Уильяме Шекспире из Стратфорда на Эйвоне. Впрочем, никто не упомянул об хорошем знании Италии Эдуардом де Вер, 17-м графом Оксфордом, когда он по поручению королевы отправился на 11-ть месяцев в Европу, большую часть времени путешествуя по Италии! Помимо этого, хорошо была известна многолетняя дружба связавшего Эдуарда де Вера с Джоном Флорио, котором оказывал ему посильную помощь в написании исторических пьес, как консультант.  

Автор Неизвестeн

Критика / Литературоведение / Поэзия / Зарубежная классика / Зарубежная поэзия
Полет Жирафа
Полет Жирафа

Феликс Кривин — давно признанный мастер сатирической миниатюры. Настолько признанный, что в современной «Антологии Сатиры и Юмора России XX века» ему отведён 18-й том (Москва, 2005). Почему не первый (или хотя бы третий!) — проблема хронологии. (Не подумайте невзначай, что помешала злосчастная пятая графа в анкете!).Наш человек пробился даже в Москве. Даже при том, что сатириков не любят повсеместно. Даже таких гуманных, как наш. Даже на расстоянии. А живёт он от Москвы далековато — в Израиле, но издавать свои книги предпочитает на исторической родине — в Ужгороде, где у него репутация сатирика № 1.На берегу Ужа (речка) он произрастал как юморист, оттачивая своё мастерство, позаимствованное у древнего Эзопа-баснописца. Отсюда по редакциям журналов и газет бывшего Советского Союза пулял свои сатиры — короткие и ещё короче, в стихах и прозе, юморные и саркастические, слегка грустные и смешные до слёз — но всегда мудрые и поучительные. Здесь к нему пришла заслуженная слава и всесоюзная популярность. И не только! Его читали на польском, словацком, хорватском, венгерском, немецком, английском, болгарском, финском, эстонском, латышском, армянском, испанском, чешском языках. А ещё на иврите, хинди, пенджаби, на тамильском и даже на экзотическом эсперанто! И это тот случай, когда славы было так много, что она, словно дрожжевое тесто, покинула пределы кабинета автора по улице Льва Толстого и заполонила собою весь Ужгород, наградив его репутацией одного из форпостов юмора.

Феликс Давидович Кривин

Поэзия / Проза / Юмор / Юмористическая проза / Современная проза