Химеры

2) Первая повесть об окончательной победе благонамеренного цинизма над щенячьими, провинциальными наивностями про желтые цветы и вечную любовь – тогда как все дело в деньгах: есть они или нет и сколько. «Обыкновенная история», короче. Казалось, литература только и дожидалась, чтобы умер Николай Полевой и был изрублен в куски Марлинский – сразу же Гюго лег на полку зарубежных исторических детективов рядом с Дюма, а Гофман вообще прощай: кончился русский романтизм, у нас теперь Диккенс на дворе, «Домби и сын», да еще покруче, в смысле – не такой уж добродушный, вот мы теперь какие взрослые.

3) Первая повесть о том, что даже женщина, и даже замужняя, может любить (о ужас!) дважды! Хотя она от этого, конечно, умрет: нервы не выдержат, совесть замучает, а муж запьет). Трагический черновик романа «Что делать?», и тоже с вопросом в заглавии: «Кто виноват?».

4) Повесть опять (значит, уже не первая: вторая! Которая раньше вышла?) о том же: что и замужняя (!!!), только представьте, вправе полюбить не мужа, и если он человек благородства не дюжинного, то не только не запьет, а еще и посодействует – для повышения самооценки бывшей супруги – перевенчать. Это уже почти «Что делать?», только с оттенком самопожертвования, которое, как мы вскоре узнаем (от Чернышевского, но Достоевский перекричит), есть смешная, потому что фальшивая, чушь. Короче, это «Полинька Сакс» Дружинина – ах, какая трогательная, по-настоящему благородная вещь! И открывает линию вплоть до «Живого трупа»!

5) Еще одна повесть про свободную любовь (вот эта самая «идиотская глупость» неизвестного М. Непанова)! Ну, не то чтобы совсем свободную и не совсем любовь, а просто не надо лезть, отвалите, ханжи и ревнивцы.

6) Первые «Записки охотника» (название Панаева) – целых 8 штук, включая (или нет?) «Жида».

(Название, точно, омерзительное. Но талант не пропьешь, а правда есть правда. Моими предками никто, кроме римлян две тысячи лет назад, не владел, но зато в XIX в. в Российской империи их можно было кому и как угодно бить, а также ездить на них верхом и запрягая в различные экипажи. Офицеры расквартированных в черте оседлости войск любили и часто от нечего делать практиковали (обычно спьяна) эту забаву, отделываясь для общественного порядка штрафами, а для благосостояния полиции и вообще круговращения денег в империи – взятками. Салтыков не раз припомнит эти ристалища. По этой ли причине, по другой ли, восставшим полякам евреи помогали. Низкие шпионы! И Христа распяли, и так перед смертью – в петле – бывают смешны! И так им и надо, хотя добродушному очевидцу и противно!)

Николай Палкин не без удовольствия, надо думать, ознакомился с этим рассказом из 30-х годов.

Расслабился – и поэтому, наверное, к «Хорю и Калинычу» отнесся благосклонно, допустил ошибку. И к «Бурмистру»! Нельзя было пропускать изображения крестьян, больше похожих на людей, чем их владельцы. Это было как раз в пандан «Антону Горемыке». Строго говоря, эти двое: Григорович и Тургенев – и освободили русских крестьян. (Тургеневу даже воздвигнуты кое-где памятники – за тексты, конечно, за романы. Григоровичу, насколько мне известно, – нет нигде.) Один начал, другой кончил. Один показал убедительно, что раб – человек, другой – что раб-то да, человек, а среди рабовладельцев то и дело встречаются скоты. Положение хуже чем неприличное – смешное. Николай-то на Европу плевал, но Александру было неудобно. Небось, дошла до него (донесли) острота какого-то иностранца (у Ключевского в лекциях она приведена): что население России – раз в сорок пять меньше населения Франции – потому что во Франции 45 миллионов свободных людей.

Но каков репертуарчик словесности, а? Франция отдыхает.

И это еще не все. В феврале 47-го некто Островский читал где-то свою первую пиесу («Картина семейного счастия», что ли. Хорошо, цензор из Третьего отделения просек: «Судя по этим сценам, – написал, – московские купцы обманывают и пьют, а купчихи тайком гуляют от мужей». Ну и запретил (28 августа 1847 года). Островский, правда, сам нарвался: послал (ну, раз пиеса: вот бы поставить) в цензуру драматическую, а она была подразделением Отделения. (А как иначе? Речь ведь не просто о словах, а о произносимых громко и публично.)

Но если читать молча, про себя, то так и быть. И эта «Картина семейного счастия» напечатана 14 и 15 марта 1847 года в газете «Московский городской листок». Ничего, мол, купчики, полюбуйтесь на свои безобразия, вам полезно.

Каково? Это мы еще не считаем первых статей (Веселовского) о пауперизме и прочего дельного. И Достоевского «Хозяйки» хотя бы.

И стихов Некрасова: «Еду ли ночью по улице темной…»

И ведь Николай Васильевич – сам, лично! – присутствовал, если не участвовал; был жив и даже молод и работал (по слухам, но из ближайшего окружения) над второй книгой национального комического эпоса.

Так вот, что бы вы сказали, появись вдруг, откуда ни возьмись, у вас такая литература? Как вылупилась из грядки. И санитарный надзор допустил в розничную сеть.