Хюбрис, или В тени маяка

Говорить мне пришлось много – наверное, больше, чем когда-либо за последние двадцать лет. В глотке пересохло, но не только от долгой работы языком и жажды. Рассказанная история все-таки заканчивалась не точкой, а троеточием, и я на всякий случай приготовился к худшему. По окаменевшей роже Йооста ничего нельзя было понять. Он смотрел сквозь меня и работал веслами, как заведенная кукла. Я бы не удивился, если бы выяснилось, что он собирается грести до самой Неоновой гавани, где бы та ни находилась, а если нашу лодчонку перекинет первая же приличная волна, этот двоякодышащий урод преспокойно отправится туда по морскому дну. А меня доставит к месту назначения в пластиковом мешке…

Уже сгинул в темноте берег, нас окружало спокойное (пока) море, вверху по-прежнему висел полумесяц в окружении латунных звездочек. Продержав меня в напряжении не меньше четверти часа, Йоост внезапно бросил грести и положил весла вдоль борта.

– Что-то мы проголодались, – заявил он, подтаскивая к себе мешок.

Его оскал показался мне на редкость плотоядным, прямо-таки людоедским. Правда, я и сам почувствовал голод. Обычно страх начисто лишает меня аппетита, и, наверное, только это до сих пор спасало меня от ожирения. Ведь страшно почти всегда. Когда мне говорят, что можно жить и не бояться, я начинаю гадать, кто передо мной – святоша или отморозок. Однако сейчас голод все же робко попискивал из-под смирительной рубашки страха. Внимательно наблюдая за тем, как Йоост роется в мешке, я зачем-то пытался вспомнить, когда ел в последний раз. Выходило, что во время трапезы с Хендриком. Потом мне стало не до воспоминаний.

Йоост вытащил из мешка бутылку (конечно, рому бакарди, тут и к бабке не ходи), большой кусок солонины, какие-то лепешки и круг заплесневелого сыра. Все съестное даже при лунном свете выглядело подозрительно, да и пахло не вполне едой. Но этим дело не ограничилось. Неописуемый запах усилился, когда в руках у моего конвоира появился сверток размером с запеленутого младенца. Он развернул грязный холст прямо на дне лодки, и оказалось, что внутри находится куча сырой земли. Из нее торчали куски дерева, к которым я присматривался очень внимательно, потому что время от времени мне чудилось, будто они шевелятся. Сами деревяшки своей формой весьма напоминали грубо вырезанные руки и ноги. В том месте, где могла находиться голова, Йоост сделал в слежавшейся земле углубление, похожее на жерло вулкана в миниатюре, после чего приступил к трапезе.

Жрал он жадно и быстро, издавая все положенные «простому моряку» звуки, и запивал еду ромом. Мне он угоститься не предложил, но, может, это и к лучшему, потому как я пытался преодолеть рвотный рефлекс, вызывавший при пустом желудке лишь безрезультатную череду содроганий и отвратительные вкусовые ощущения. И почти преодолел, когда Йоосту взбрело в башку повторить тот же номер, который выдал Хендрик, чтобы накормить черного пса.

Наполняя ямку в земле, Йоост блевал не так интеллигентно, как доктор, и мне оставалось только делать вид, будто не происходит ничего особенного, и пережидать наплывы помойной горечи во рту от разлива желчи. Но кое-что все-таки происходило, и, несмотря на возобновившиеся спазмы омерзения, я не мог отвести взгляд от кучи земли, впитывавшей «удобрения» и начинавшей осыпаться, словно от внутренней дрожи.

Я потянулся было за бутылкой, однако вспомнил о данном самому себе обещании не пить бакарди и не плодить дурные сны. Хотя как еще назвать все, что происходило после моего неудавшегося бегства, если не дурным сном? А раз так, то я не видел особых причин, почему бы ушлому и сведущему в нетрадиционной медицине доктору загодя не выстругать себе «наследника» на случай фатального стечения обстоятельств – «наследника», которого можно всюду носить с собой в саквояже и в нужный час оживить блевотиной в инкубаторе из парусины и матушки-земли. Правда, оставался непроясненным вопрос, каким образом кукла Хендрика попала к Йоосту, но тут даже я, хреновый сказочник, мог с лету придумать десяток удобоваримых объяснений.

«Поменьше фантазий. Терпи и жди, – прошептал во внутреннее ухо самый благоразумный из населявших меня Илюшек Обломовых. – Либо ты увидишь того, кто вылезет из мешка, либо… не увидишь. В любом случае у тебя есть проблемы посущественнее».

Йоост закончил кормление, реанимацию, ребефинг или чем там это было – короче, закончил блевать, высосал бутылку рому до дна и уставился на меня стекленеющими глазами. По идее, от такой дозы он должен был рано или поздно скопытиться, но этот счастливый момент никак не наступал. Темнота и черная вода окружали лодку, которая оставалась до странности неподвижной – ни малейшего покачивания. Словно мы находились не в море, а в застойном пруду.