Хлоп-страна

Она стоит, дрожа от ветра, перед церковным входом, похожим на пещеру. Всматриваясь в облака над шпилем церкви, словно загадывая судьбу, Ада, в двенадцать с половиной лет, пытается представить поворот в своей жизни. Главное решение должно быть принято сейчас: идти дальше или остановиться? Ворона перелетает с живой изгороди на церковное крыльцо. Она разевает клюв и издаёт громкий скрипучий звук. Потом делает пару шагов, взлетает, испугавшись кого-то, и чёрным пятном проносится по серому небу.

Сразу за церковью, на краю кладбища, есть уединённая дорожка, где растут три пышных куста сирени; сейчас они в полном цвету. По вечерам, когда мама сидит за компьютером (она ведь всегда работает), Ада любит пробраться сюда и посидеть на траве под сиренью. Время здесь движется незаметно, оно словно замерло рядом с лиловыми гроздьями и вдыхает их пьянящий аромат. Через несколько минут Аду начинает пробирать холод, потом, вернувшись домой, она дрожит в большой, вечно продуваемой сквозняком комнате, где батарея всегда едва тёплая, и снова начинает мечтать о сирени: рядом с ней легче переносить холод. Когда Аде исполнится двадцать шесть, она вернётся из большого города к этим кустам сирени, и ей будет казаться, что, кроме этой мягкой травы и этого запаха сирени, ничего больше в жизни не нужно. Всех несчастий и разочарований детства будет мало, чтобы подавить её желание любви и близости, и, сопротивляясь необходимости смириться с ещё большими страданиями, она станет искать утешения в знакомом с детства прибежище. Лёжа под кустами сирени, она впитает влажность травы, позволит муравьям ползать по себе и даже забираться за воротник, будет смотреть, как исполняют свой танец пчёлы и, чувствуя, что капли росы текут по её лицу, не станет их вытирать. Ей захочется остаться здесь навсегда, но она пробудет всего четверть часа.

Ада делает ещё два шага по направлению к кладбищу и кустам сирени, затем, закусив губу и сдерживая слёзы, возвращается на дорожку, ведущую к школе. Все предостережения взрослых не отклоняться от прямого пути в школу не в силах убедить Аду, что этот путь – верное решение, если вообще решение. Ещё пара десятков шагов, она минует ворота и столкнётся с девочкой, которая, входя в широкий, переполненный вестибюль, поглядит на неё снизу вверх, а потом Ада будет сидеть в классе и безуспешно пытаться хоть что-то понять.

Мой отец – террорист? (Пер. М. Платовой)

В моих самых ранних воспоминаниях мир ограничен размерами тесной комнаты – комнаты, в которой, вглядываясь в прошлое, я узнаю кабинет отца в нашем доме в Риге. Мне два с половиной года; когда исполнилось три, отец уже бросил нас и уехал в Ленинград. В центре этого мира – дровяная печка, её топят по вечерам, когда отец дома и работает. Бледная зелёная лампа на его огромном письменном столе освещает книги и бумаги, стопками громоздящиеся повсюду: на столе, на полу у стола, под столом. Книги – моя крепость и моя бригантина, мне позволяется сидеть среди книг хоть всю ночь напролёт, при условии, что я не буду требовать внимания. (Интересно, он уже тогда планировал свой побег?) «Сиди здесь, Женя, и играй тихо». Несколько слов, которые я помню по-русски: «Sidi i molchi, Zhenya! Sidi i molchi!»

Образ самого отца представляется мне очень туманно, лучше всего я помню пару больших сапог из шерстяного войлока – valenki по-русски – он носит их в доме, потому что у него мёрзнут ноги, несмотря на пышущую жаром печку, от которой мои щёки горят, как пара красных угольков. Валенки – всё, что мне видно из моей книжной крепости у подножия его стола, валенки огромного, поражающего воображение размера. Неужели и я когда-нибудь буду носить такие? Мне чудится, что валенки вырастают из пола, они – неподвижны, как ноги дубового стола, как печка, как стены комнаты. Стены я тоже хорошо помню: зеленовато-голубой орнамент вьётся по бронзовому полю обоев, его дуги пересекаются друг с другом, разбегаются и исчезают в темноте, которая поглощает большую часть комнаты.