Хлоп-страна

Я наношу информацию на карту своей собственной жизни и размышляю. Когда я сидел в Риге в своей крепости из книг и заглядывался на отцовские валенки, был ли он уже тогда вовлечён в заговор? Переписывался ли с «женихом», планировал ли присоединиться к «свадебному торжеству»? В моей памяти картина нашей последней зимы в Риге засела так крепко, как если бы я провёл все долгие зимние месяцы, тихо играя подле него, но мать утверждает, что он уехал в Ленинград в начале октября и уже не возвращался. К тому же, оказывается, перед его отъездом я схватил ангину, обернувшуюся скарлатиной, а потом заболел воспалением лёгких. Страх потерять единственного сына не смог остановить твоего отца, говорит мать. Его приоритеты были расставлены иначе. (Она до сих пор не может думать о том времени без ожесточения, вспоминая весь ужас жизни в России и тяготы первых лет в Израиле. Я не виню её.)

И всё-таки факт остаётся фактом: этот заговор помог нам с матерью, как и многим другим, покинуть СССР и переехать в Израиль. В 1970 году только девятистам евреям позволили выехать из Советского Союза, а в семьдесят первом, после публичного процесса число возросло до двенадцати тысяч человек. Мы с матерью были в их числе. Должен ли я быть благодарен отцу за это? Когда он присоединился к нам через шесть лет, мне исполнилось десять. (Если в его планы входило навсегда избавиться от нас, что ж, и они потерпели фиаско.) К тому времени я постарался забыть почти всё, связанное с Россией, и не хотел признавать в нём своего отца. Он носил огромные очки, которые закрывали большую часть лица. Маленькие красные глаза скрывались за массивными линзами. Одежда висела на нём, а спина была сгорблена, как у столетнего старика. Должно быть, и мама с трудом его узнала: до свадьбы они были знакомы всего несколько месяцев, и к моменту его возвращения, выходило, что вместе они прожили намного меньше, чем вдали друг от друга.

Кто он – мой отец? Я не знал его. Я предпочитаю думать о нём в обобщённом смысле как об одном из моих предков. Предки, праотцы, люди, в результате физиологической деятельности которых я появился на свет. Неучастием в моей жизни они подарили мне свободу суждений, сделали меня таким, какой я есть. У нас нет общего языка, у меня и моих предков. Нет общих убеждений. Если бы я был на их месте – чисто умозрительный вопрос, конечно, но все-таки: если бы я был на их месте – тогда что? Я бы остался в Риге, в Советском Союзе? Вспоминаю тихую комнату с печкой, жёлтые обои, письменный стол, книги и понимаю, что я бы не уехал. Я не дал бы одурачить себя мечтами о месте, где трава зеленее, я постарался бы найти другие формы протеста, которыми двигало бы не отчаяние, а ответственность. И больше всего заботился бы о тех, кто был со мной рядом: я ни за что не превратился бы в старика, ютящегося в подвале дома своей бывшей жены и напивающегося до состояния, в котором единственным смыслом жизни остаются звенящие в ушах слова полузабытой поэзии.

Любовь и волосы (Пер. А. Степанова)

После постановки «Волшебника из страны Оз» – караоке с участием публики – в театре приключилась пьянка, продолжавшаяся всю ночь. Весь технический персонал вышел из строя. Теперь режиссёру, женщине, страдавшей от синусита, приходилось ещё и надрывать горло, обзванивая всех актёров, и на всякий случай напоминать им о сегодняшней премьере. Кто бы мог подумать, актёры самодеятельности не слишком-то всерьёз относятся к своим обязанностям! Я предвкушала дух единения и товарищества, когда записывалась в любительскую труппу, которая каждый год заново ставила «Монологи вагины», но здесь им и не пахло. Во время последнего прогона, за считаные часы до премьеры у нас не хватало трёх артисток, надо было срочно искать замены. Я подбила полдюжины своих подруг купить билеты, – и как я, спрашивается, буду выглядеть, если они действительно придут? Подобная безответственность меня просто бесила.

Когда репетиция всё-таки началась, зазвонил мой телефон. Администратор театра зашипела на меня по-змеиному:

– Выключи!

Весь день она действовала мне на нервы: отчитала за то, что я осмелилась принести в театр буррито, да ещё принялась его есть, пока она в мельчайших подробностях объясняла расположение и устройство аварийных выходов. Я проигнорировала её шипение и взглянула на экран телефона.

Пришла эсэмэска: «Я в Сан-Франциско». Недавно купленный телефон не смог определить номер, но я с радостью предположила, что это от Ханы – девочки из Израиля, которая сейчас живёт в Портленде.

«Отлично, – отстучала я ответ, – я вот-вот выхожу на сцену. Увидимся после спектакля».

В первый же вечер, в баре, где мы познакомились, Хана положила руку мне на плечо, крепко его сжала и объявила:

– Елена, ты выглядишь, как настоящая русская. Хочу тебя соблазнить.

Допила свой виски и ушла.