Хлоп-страна

Отец. В моей юности он возник снова, уже опустившимся алкоголиком. Через шесть лет после того, как мы с матерью приехали в Израиль, он вернулся в нашу жизнь абсолютным незнакомцем. Не сумев выучить иврит, он менял одну грошовую работу на другую, выпрашивал деньги у друзей, у моей матери – через годы после того, как они разошлись. Мать тестировала программы в компьютерной фирме и зарабатывала только-только, чтобы покрывать ежемесячные выплаты ипотеки. Отец бесцеремонно вселился в подвал нашего дома. Он не съехал даже тогда, когда мама познакомилась с Пьером и Пьер стал жить с нами. Мой отец? Незнакомец, который осмеливался кричать на мать, – он напивался и орал на неё потому, что она, якобы, отказалась учить меня русскому языку, хотя это вовсе не её решение, я повторял это много раз. Почему я должен был учить язык страны, которая выгнала нас, разбила мою семью, лишила меня отца, лишила обоих моих родителей общего будущего, о котором они мечтали? Его друзья то и дело говорили мне: «Твой отец – великий человек, поэт, мыслитель», – они похлопывали меня по плечу и давали ему денег, с каждым годом всё меньше и меньше. А он всё спускал на выпивку, литры дешёвой водки – считается, что в Израиле до советской эмиграции не было алкоголизма, скорее всего, это так. Сидя в подвале, он перелистывал томики поэзии, которые ухитрился взять с собой, когда ему наконец разрешили выехать из Советского Союза. Он говорил, что всё главное помнит наизусть, и старался читать мне стихи вслух: «Burya mgloyu nebo kroet…», а я не понимал, отказывался понимать, тогда он спотыкался, сердился и бросал на середине.

А как понять новую версию его жизни, возникшую вместе с женщиной, которая претендует на роль его биографа: оказывается, он был диссидент, отказник? Мой отец – тайный участник заговора с целью угона самолёта? Как-то вечером эта женщина появляется в дверях нашего дома и говорит, что хочет посвятить жизни моего отца главу в своей книге. От слова «угон» меня бросает в дрожь. Угон – слово из лексикона террористов. В одном из судебных разбирательств советский прокурор приписал моему отцу незначительную роль, состоящую в ведении финансовых дел группы.

– Мама, это правда?

– Это общеизвестные факты, которые невозможно отрицать. Вы должны их признать, – настаивает женщина.

– Признать? Хорошо, твой отец был преступником, они с товарищами решили, что могут угнать советский самолёт в Израиль.

– Евреев не выпускали из Союза без борьбы! Он был политическим противником криминального государства! – волнуется гостья.

– Мой сын был тогда ещё слишком мал и не мог сказать, нужна ли ему свобода евреев ценой собственных лишений и потери отца.

Через шесть лет отец присоединился к нам в Израиле – оказывается, это время он провёл в лагерях.

– В Сибири? – спрашиваю я.

Мама всеми силами стремиться завершить разговор и чуть ли не выставляет женщину за дверь.

– Нет, в Вологодской области, в шестистах километрах от Ленинграда, – коротко бросает она, давая понять, что разговор окончен.

Я собираю крупицы информации из интернета. В 1970 году несколько советских сионистов и диссидентов из Риги установили связь с группой из Ленинграда, чтобы вместе угнать двенадцатиместный самолёт и вылететь из Ленинграда в Швецию. Почему в Швецию? Потому что угон большого самолёта рассматривался бы как преступление не только советским правительством, но и международным сообществом, внимания которого добивались диссиденты. Но на биплане не долететь до Израиля, поэтому в Швецию. Почему бы и нет? В любую точку на карте, находящуюся по ту сторону красной черты. Заговорщики назвали свой план «Свадьба» и под предлогом свадебного торжества скупили все места на местный рейс, маршрут которого собирались изменить. Фактически все они побросали свои семьи, потому что готовы были к тому, что их арестуют. И КГБ действительно арестовало всю команду ещё до того, как они поднялись на борт. Когда затея провалилась и предполагаемый пилот и его ближайший помощник были обвинены в государственной измене и приговорены к расстрелу, несколько мировых лидеров, включая Голду Меир, выступили в их защиту. Каким бы безнадёжным ни казалось тогда их заступничество, советские власти испугались возможности внутреннего брожения и ответного давления из-за рубежа. На следующий год неслыханному количеству евреев было позволено эмигрировать на «свою историческую родину». У биографа не будет трудностей в сборе сведений даже без помощи моей матери, эта история хорошо документирована.