Хлоп-страна

Всего несколько недель назад на диване по ту сторону низкого столика сидела Хелен Мор и говорила о своём сыне. Я пришла раньше обычного и поневоле стала свидетельницей их беседы. Хелен рассказывала, что сын живёт в Токио с женой и детьми, работает консультантом в крупной корпорации, у него прекрасная зарплата.

– Он приезжал сюда на несколько дней по делам и предложил сводить меня в роскошный ресторан, – рассказывала Хелен. – В тот день он задержался на работе, совещание продлилось допоздна. Так он не мог сообразить: ждать мне его на ужин или поесть. Он знает, что я не люблю сидеть голодной. Ну, я поела. А он приехал в восемь вечера и объявил, что мы едем в ресторан. Конечно, я поехала, взрослых детей надо слушаться.

– И как тебе? – спросила Маргарита.

Сама она, похоже, питалась исключительно сыром, фруктами и тоненьким имбирным печеньем, макая его в чай. Невозможно было представить Маргариту перед тарелкой супа, не говоря уж о походах в рестораны. Хелен же была женщина в теле, и это её красило, а тем вечером она выглядела как-то особенно молодо, была полна энергии. В джинсах, на голове – модная стрижка с живописно взлохмаченными некрашеными седыми волосами.

– Я дочь фермера, – заметила Хелен. – Отец держал коров и владел большим яблочным садом в Коннектикуте. Жизнь была непростая, особенно зимой. Нас с детства учили доедать до конца.

Маргарита подвинула коробку с печеньем на середину стола. Мы обе ждали, что Хелен скажет дальше.

– Помните, как у Милна? – спросила она, и лицо её сразу прояснилось, на губах промелькнула улыбка:

Джеймс Джеймс
Моррисон Моррисон,
А попросту —
Маленький Джим,
Смотрел за упрямой,
Рассеянной мамой
Лучше,
Чем мама за ним[7]

. —

Роберту очень нравился этот стишок, когда он был маленьким.

Я не слышала его раньше и попросила прочесть целиком, что Хелен и сделала, благо на вечерах у Маргариты действовало правило: любую историю следует заканчивать стихами. Всем должны заправлять музы.

Теперь, несколько недель спустя, я вспомнила этот эпизод, и меня охватила дрожь. Как связать такую милую историю про сына – и самоубийство?

Показалась Маргарита: она несла изящный серебряный поднос с чайными чашками и печеньем. Я поднялась ей навстречу и заметила, что у неё дрожат руки и половина чая пролилась в блюдечки и на поднос.

– Давайте я помогу, – предложила я вновь, рискуя расстроить хозяйку тем, что привлекаю излишнее внимание к её физической слабости.

– Будь добра, – она протянула поднос. – На кухне чайник и мандарины. Пожалуйста, принеси их, я что-то нехорошо себя чувствую.

Я сделала всё, как она просила, и постаралась незаметно добавить принесённые мною к столу багет и кусок сыра бри с плесенью. Я недавно узнала, что Маргарита любила сыры и прекрасно в них разбиралась, но из экономии отказывала себе в них.

– Возможно, она сделала это потому, что боялась опуститься до такого вот состояния, – сказала Маргарита, когда мы сели за стол. Она бросила взгляд на свои руки, бессильно лежавшие на коленях.

– Но у вас такая содержательная старость!

Маргарита вздрогнула и опустила голову. За тот месяц, что я её не видела, она как будто постарела, усохла и ослабла.

– В общем, – сказала она, – как говорила моя бабушка, жаловаться – грех. Боюсь только, что Хелен слишком часто приходилось видеть меня не в лучшем настроении.

– Да-да, я знаю, вас мучают боли, и многое даётся с трудом, – поспешила я исправить необдуманно вырвавшиеся слова.

– Хелен твёрдо верила в то, что мы сами хозяева своей жизни, – продолжала Маргарита. – Это следовало из её убеждений, или, наоборот: убеждения выросли из её врождённой независимости – кто знает. Она смотрела на то, что со мной происходит, и ужасалась. Как? Ты не хочешь ехать на концерт в Линкольн-центр? Даже на такси? Как? Ты не можешь играть на рояле дольше пяти минут? Она мне говорила: музыка для тебя – это сама жизнь. Как будто мне нужно об этом напоминать!

Все, кто знал Маргариту до её болезни и до смерти мужа, говорили о ней с неподдельным восторгом. В те годы она была душой любой компании, любого кружка. Подруги любили вспоминать, но сама Маргарита редко обращалась к той эпохе: она жила настоящим. Единственное, о чём она сожалела, что больше не сможет ездить во Францию к дочери и не увидит дом, в котором жила во время войны.

– Хелен не умела утешать и, видимо, утешаться. Честно говоря, меня разговоры с ней только расстраивали. Однажды она призналась, что когда её мать умирала от рака, она ей… помогла всё закончить. Я тогда подумала: а не намекает ли она, что и мне лучше избрать такой выход, и не собирается ли предложить свою помощь? В наше время многие не видят в эвтаназии ничего дурного. Но всё-таки в отношении Хелен к жизни было что-то слишком холодное и рациональное.

Я уронила на блюдечко размоченное в чае печенье.

– Правильно ли я поняла, что Хелен убила собственную мать?