Хлоп-страна

– Так прямо она не говорила, но намёки были довольно прозрачные, – ответила Маргарита и взглянула на меня. – Да не ужасайся ты так, бог мой! Весь фокус в том, что Хелен действовала вполне осознанно, из рациональных соображений. Какой смысл оставаться в живых после того, как твоя деятельная жизнь подошла к концу? Хелен посвятила себя борьбе с патриархальными пережитками; она считала, что нужно оставаться хозяйкой своей судьбы до самого финала. В старые времена за жизнь держались потому, что чувствовали себя нужными другим, потому, что несли ответственность за поддержание семьи. Моя мать продолжала вязать нам носки и штопать одежду даже после инсульта. Она не могла не то что встать, но и сесть без посторонней помощи, но я знала, что могу оставить с ней на несколько часов Валерию, которой было тогда лет восемь или девять. Нашим детям такая помощь от нас не требуется – в этом Хелен права.

Маргарита говорила необычным для себя тоном: унылым и вместе с тем резковатым, и я подумала, что она, по всей вероятности, в том «не лучшем» настроении, о котором упоминала ранее. У меня отец и мать живы и находятся в добром здравии, мне никогда не доводилось всерьёз размышлять о том, чтобы помочь близкому человеку совершить самоубийство. И немудрено, что от такой «разумности» у меня волосы встали дыбом.

Хотелось сказать что-нибудь ободряющее, но все слова, приходившие на ум, казались трафаретными, бесчувственными. Возвышенная обстановка в гостиной мешала просто подойти к Маргарите и обнять её или хотя бы взять за руку. Я отломила кусок багета, намазала на него сыр и протянула Маргарите.

– Спасибо, – улыбнулась она.

Я сделала такой же себе.

– Обычно говорят, что жить стоит ради самых обычных, повседневных радостей, – заметила я осторожно.

– Нам, старикам, так уже не кажется, – покачала головой Маргарита. – К тому же Хелен, как и её предки, была пуританкой. Жить ради удовольствий – нелепость для неё, я это точно знаю. Я советовала ей принять предложение читать выездные лекции или опекать молодых коллег – просто чтобы не терять связи с университетом. Она попробовала пару раз выступить на разных площадках в городе, но поняла, что это её не устраивает. Она привыкла читать перед большой аудиторией.

Тяжело вздохнув, Маргарита умолкла. Пока она говорила, я откусила кусок бутерброда и теперь не слышала ничего, кроме собственного жевания. Вдруг старинные напольные часы в коридоре принялись отбивать время – мы вздрогнули, а скрипки и арфа тонко им откликнулись. На несколько секунд гостиная наполнилась музыкой.

– Всё это глупость и упрямство, Хелен ужасно меня рассердила, – продолжала Маргарита, повысив голос. – Впрочем, давай поговорим о чём-нибудь другом. Расскажи, над чем ты сейчас работаешь?

Однако не успела я раскрыть рот, как она меня перебила:

– Погоди-ка, я вспомнила одну забавную историю про Хелен. Многим из наших она бы не понравилась, но ты оценишь. Года два назад Хелен сломала руку, и операция прошла неудачно. Пришлось вставить на время металлический стержень, чтобы всё правильно срослось. Потом её ожидала вторая операция. Хелен ужасно страдала от боли. Тогда одна бывшая студентка испекла ей дюжину весёлых печений – понимаешь, о чём я?

Я с удивлением и смущённо кивнула. История получалась неожиданная.

– Студентка предупредила Хелен, чтобы та ела по одному печенью за раз, но Хелен, изнемогая от боли, съела гораздо больше, чем положено. А это случилось как раз накануне нашего поэтического вечера: ты уж прости, я не помню, была ты тогда или нет. Хелен читала из «Прелюдии» Вордсворта, и я обратила внимание, что она как-то уж больно веселится, хотя поэма ничуть не весёлая. Ну ей, как специалисту, поверили. Никто ничего не заподозрил.

– Назавтра она призналась, в чём было дело: «Как только я подошла к твоей двери, у меня попёр такой кайф, как дети выражаются, что я и двух слов связать бы не смогла. Тогда я поняла одну вещь – догадайся! Меня посетило откровение: люди думают только о себе, а до других им нет дела! Сколько я прочитала романтиков и викторианцев, сколько одолела их за свою жизнь, – неудивительно, что мне всегда думалось, что все прекрасно понимают поведение других и постоянно наблюдают за другими, подмечая мельчайшие детали. Чушь собачья, прости за выражение! Я в свои семьдесят шесть наконец поняла, что мне твердила мать в шестнадцать: Окружающим нет до тебя дела! Пока ты держишь рот закрытым и лишь поддакиваешь, отражая собеседнику его собственные мысли, сказала я себе, он и не поймёт, что что-то идёт не так». Вот это и было её откровение, – заключила Маргарита. – Поразмыслив, я согласилась, что в этом есть большая доля истины. Никто не заметил, что с ней не всё в порядке, и я в том числе. Мне было не до того: надо было изображать хозяйку дома, я в упор не видела Хелен, даже когда она декламировала эту высокопарную поэму.

– По-вашему, этот случай подтолкнул её… к последнему решению? – спросила я.

Улыбка сошла с лица Маргариты.