Хлоп-страна

В комнате было жарко; машинально, плохо соображая, что делаю, я вдруг стала расстёгивать верхнюю пуговицу своей белой форменной блузки: К. замер с поднятой вилкой, его взгляд буквально приклеился к моей руке. Я позволила руке задержаться на секунду у ключицы, а потом, отчётливо сознавая, какую силу обретаю над его взглядом, расстегнула другую пуговицу.

– Хочешь?

Бедный К. уставился на меня, не говоря ни слова.

Его круглое лицо, казалось, стало ещё круглей. Оно абсолютно ничего не выражало, только левое ухо, не скрытое волосами, стало вишнёво-красным, будто собралось лопнуть. Если бы он смог заговорить, если бы только ему хватило разума заговорить и спросить, что на меня нашло, я не смогла бы ему ответить.

К. уронил вилку на пол и нагнулся поднять. Потом осушил стакан с вином, плеснул ещё.

– Много лет меня мучила депрессия, – сказал он медленно. – Но теперь я думаю, что счастье – это всё-таки совсем не то, о чём мы мечтали в университетские годы.

И посмотрел на меня так, будто просил подтверждения.

Мне нечем было успокоить его, да я и сама не могла понять, что мне делать дальше. Взгляд мой упал на окно, полузадёрнутое грязно-белой занавеской. Там, за окном, сгущалась темнота, начал падать снег. Не хотелось никуда трогаться с этого дивана. Было чуть-чуть неловко: что-то мешало оставаться, не давая ему ничего взамен, и в конце концов нужно было как-то объяснить, что привело меня к нему в дом этой ночью, хоть пару слов о беспокойстве за своё будущее… А потом я подумала, зачем ещё нужны старые друзья, если не для того, чтобы приютить холодной октябрьской ночью, не требуя в награду объяснений.

Я закрыла глаза и погрузилась в то уютное и тихое пространство между светом и тьмой, куда уносят травка и алкоголь. Я знала, что К. присмотрит за мной.

На пути к новой архитектуре (Пер. А. Степанова)

Янек захлопнул «Лучезарный город» и положил книгу на тумбочку у кровати: пора идти в ванную чистить зубы. Но тут зазвонил телефон. Звук отразился от белых стен комнаты, звонок прозвучал очень резко. Только родители могли звонить так поздно и по городскому номеру. После того как предки вернулись из Калифорнии в Прагу, они начисто отказывались считаться с многочасовой разницей во времени. В субботу отец жаловался на простуду. Господину Врану недавно исполнилось семьдесят три. Всю жизнь он отличался завидным здоровьем, но в последние годы стал прихварывать, и любое недомогание внушало ему страх – ни жена, ни сын не могли его переубедить. Янек протянул руку и, стараясь не задеть будильник на тумбочке, взял трубку.

– Я потерял очки! – голос отца пронёсся через Атлантику, разбиваясь на частицы и электромагнитные волны, и ничего не потеряв по пути, достиг слуха Янека, лежащего в своей кровати в Сан-Франциско.

– Папа, но я-то как могу тебе помочь?

– Понятия не имею. И куда они задевались?

Голос у отца был простуженный, он хлюпал носом, и Янек почувствовал вдруг, как бьётся его сердце. Захотелось немедленно вскочить с кровати, сесть на первый же самолёт, летящий в Прагу, а там обнять отца и больше не отпускать от себя никогда.

– За батареей на кухне смотрел? У тебя туда всё время падают вещи со стола, – подсказал Янек.

– Смотрел, смотрел, – вздыхает отец. – Везде смотрел. Твоя мама в больнице.

– Что-о? Когда это случилось?

– Два дня назад. Вся кожа покрылась красными пятнами и чешется не переставая. Я отвёз её в клинику.

– А что это? Диагноз поставили?

– Сильная аллергия. Я собирался к ней сходить, но не могу найти очки.

– Аллергия на что?

– Какая разница! На какие-то таблетки, которые она принимала. Ей уже лучше.

– Но, папа, послушай, она всё ещё в больнице?

– Врач хочет, чтобы она ещё полежала. Надо провести обследование. А ты как думаешь? В нашем возрасте только и жди: не одно – так другое.

И повесил трубку – Янек даже не успел попрощаться. В тишине спальни отчётливо слышались гудки. Янек положил трубку и погасил настольную лампу. Четверть первого.

Когда он снова проснулся, будильник показывал 2 часа 23 минуты. Янек полежал, ожидая, не вернётся ли сон. Повернулся на правый бок, но красные цифры на будильнике раздражали, пришлось перевернуться на левый, а здесь мешал свет фонаря за окном, пробивавшийся сквозь жалюзи. Встал, сходил в туалет облегчиться и почистить зубы, вернулся в кровать. Он лежал на спине с закрытыми глазами, пытаясь медитировать в такт своему дыханию, представляя, как по телу протекает кровь – от сердца к пальцам ног.

Подобной бессонницы у Янека не случалось лет с двенадцати-тринадцати, когда, бывало, он лежал в постели, представляя себе, как выглядит смерть. Он был уже не маленький, чтобы хныкать по пустякам, но в такие моменты не мог удержаться от слёз и маме приходилось его успокаивать.

– Когда доживёшь до моих лет, смерть станет совсем нестрашной, – говорила она. – Все беды будут не от неё, а от жизни.

Янеку не удалось выяснить, действительно ли она так думала или сказала только лишь для того, чтобы утешить его.