Холодные зори

К станции они бежали по твердой стежке, благо на ней было уже до них немало наслежено… А перед станцией разделились: Василек пополз к первому, ближайшему газовому фонарю близ товарного склада, где его поджидала Сима Кетова, знавшая здесь каждую кочку; Ицек сбросил маскхалат, утерся тщательно большим пестрым платком, поправил форменную фуражку с молоточками, потрогал холодный браунинг в кармане и решительно в открытую направился к пристанционному одноэтажному флигельку, где помещался телеграфный аппарат. У здания он затаился. В заиндевевшем окне мерцал свет электрической лампочки, на длинном блоке опущенной над самым аппаратом, возле которого маячила фигура телеграфиста.

Ицек видел, как погас первый ближайший отсюда газовый фонарь, а до слуха донеслось шуршание, словно ссыпали несколько горстей сухого песка по трубе с высоты двухэтажного дома. Затем все стихло. На станции стало темней. Козер решительно потянул на себя дверь, она оказалась незапертой. И он вошел.

Телеграфист подремывал у работающего аппарата. Козер бесшумно шагнул к нему и спокойно взял в руки ленту, уже давно извивающуюся на полу. Точки, точки, тире, тире, точки — так привычно было ему читать азбуку Морзе, что в голове сам собою откладывался четко и памятно текст идущей из города депеши:

«…Волжские заводы объявляю положении усиленной охраны… уездный исправник получил мою благодарность отъединение затворов нескольких сотен хранящихся уездном складе винтовок что исключает акт экспроприации оружия восставшим… Сегодня высылаю обоз патронами пятьдесят четырех линейных системы Бердана… вместе обозом прибудет орудие 75-миллиметровое полным боезапасом суточного расхода и двумя орудийными расчетами… Снарядов и патронов не жалеть… Генерал-губернатор…»

Телеграфист открыл глаза и вскочил, пытаясь дать сигнал тревоги. В руке у Козера холодным блеском сверкнул браунинг.

— Руки! Вверх, быстро! — спокойно сказал Ицек, прикладывая вороненое дуло револьвера вплотную к груди телеграфиста.

Тот побледнел. Руки его с широко растопыренными пальцами дрожали высоко над головой.

— Взгляните в окно. На станции нет огней. Она занята моими ребятами. Личный состав арестован. Они останутся живы. Я не трону ни вас, ни ваших роликов, но я хочу оградить себя от излишних неприятностей. Не шелохнитесь, смотрите, дружок, пока я не перережу сигнальных проводов и не изуродую зуммер. А вам лучше закрыться от посторонних на засов.

Телеграфист было двинулся, чтобы выполнить новый приказ неизвестного в инженерской фуражке и роскошном длинном черном пальто. Но тотчас же новь ощутил железо револьвера глубоко под ребрами, чуть ниже сердца. И снова застыл на месте.

— Все, что я скажу сейчас, вы сделаете минут через пять после моего ухода, не раньше. Заприте двери, замаскируйте следы порыва сигнализации, приведите в возможный порядок зуммер. Это будет сделать нелегко. Утром можете заменить его запасным! И сидите спокойно, ожидая смены. А там можете поступать, как найдете нужным. И еще: лучше вам вообще забыть, что я побывал у вас. Запритесь до утра ото всех и, если кто-либо станет стучать или ломиться к вам, уничтожьте эти телеграммы. Никто, слышите, никто не должен знать их содержания. А я из третьей силы — «Анархия — мать порядка!», слыхали? Мне надо уходить. Видите, на станции стало совсем темно. Запомните: я дважды дарую вам жизнь — ведь если сохранятся телеграммы до утра, вам и перед начальством отвечать не придется. Пора.

Прощайте!

И Козер выбежал на улицу. Там заливались полицейские соловьи. Ицек прыжками достиг места, где был спрятан маскхалат, натянул его на себя и плюхнулся на дно заснеженной канавы. По ней он решил уходить от возможного преследования.